«Там, у гаю…»

Медведникова, О. «Там, у гаю…» / О. Медведникова. – Текст : непосредственный

// Путь Октября. — 1992. — 10 декабря. — С. 2.

     Антоновка — в названии этой деревни чудится запах яблок: соч­ных, крутобоких. Наверное, люди, около ста лет назад переселившиеся с Украины о степи Башкирии, привез­ли его с собой на волах — сладкий аромат своих са­дов, среди которых белели ясной летней ночью дедов­ские хаты. Так он и сохра­нился в здешних местах, в этом чудном имени деревни. Почти век прошел с той поры, а в Антоновке по-прежнему говорят на том непередаваемо прекрасном малороссийском наречии, что каждого за­ставит  улыбнуться своим мягким «г», особыми сло­вечками: туточки, тамочки, побалакаты, пийшли до до­му, напомнит красивые ук­раинские песни: «Стоит го­ра высокая, а под горою — гай, мой гай…» или «Там, у гаю, при Дунаю, там му­зыка грае…». И хоть дале­ко до Дуная, гай — лес — вот он, рядом.

     Между тем, Антоновка сегодня — одна из самых многонациональных деревень. Здесь живут украин­цы, русские, башкиры, чу­ваши, мордва, чеченцы, бы­ли и поляки, и цыгане — тринадцать национальнос­тей насчитал глава сель­ской администрации Нико­лай Иванович Крышко. Ря­дом они — не первый год. Стараются понимать друг друга, сохранять мир и дружелюбие. Их дети, не обращая внимания на веру и цвет волос, влюбляются, женятся. И от этого смешения кровей, или от исконного украинского ве­селья, распространяющего­ся на всех, люди в Антоновке — особенные, ско­рые на шутку и острое словцо. Кажется, они у антоновцев так и сидят на языке. Вот остановился у сельсовета новый, с иго­лочки, грузовик. Ну как удержаться идущему мимо деду: опиваясь на клюку, подмигивает сельскому го­лове: «Грузовик купил? Возьми меня шофером!»

     — Ой, диду, взял бы, да залезать высоко, подса­живать придется, — под­ножка у машины в пол человеческого роста, если не выше.

     Эта готовность посме­яться, наверное, немного скрашивает жизнь в Анто­новке, как и повсюду сей­час, не очень радостную. Здесь тоже по-разному лю­ди живут: кто-то легче, кто-то тяжелее. Как сказала тетя Настя Кризская: «Ко­му какая судьба выпадет». Я хочу рассказать вам о трех судьбах. В чем-то по­хожих: как у всех пожи­лых деревенских жителей, главное место о них занимает труд, а в остальном они особенные, как осо­бенна каждая жизнь — сча­стливая или неудачная, горь­кая или радостная — она одна. Другой, не будет. И никто не повторит твой путь — след в след, да и ты не пройдешь, при всем желании, чужой дорогой.

 

Забытая гармонь

 

Было время — Василий Григорьевич Ка­менев слыл гармонистом из первых. Хорошо играл, ча­стушки под его гармонь пе­ли. Спел однажды приятель про Советы: до чего ж, мол, довели, и хата боком, и кобыла кривобока. За кри­вобокую кобылу — за пе­сенки, как говорит жена Ва­силия Григорьевича, тетя Катя, — дали Васе с другом по десять лет лагерей и пять — поражения в пра­вах и ссылки. Шел 1938 год.

     Про то, как Василий Гри­горьевич пережил эти де­сять лет, кроме его само­го, никто не знает. Жену свою, Екатерину Степановну, он встретил позже, уже после освобождения. Уви­дел случайно, в гостях. И скоро приехал свататься. Торопился — его ссылка ждала.  

     — Я боялась, ой как боялась — ведь сидел, — тетя Катя утирает платоч­ком слезы воспоминаний.

А мама сказала: иди, они люди честные, хорошие.

     Через год Катя с ма­ленькой дочкой и со све­кровью уехала вслед за мужем в Красноярский край, в тайгу, в затерянное среди глухого леса село, в котором все жители — ссыльные, да их семьи, да комендатура. Но верно го­ворят, что никогда не знаешь, где потеряешь, а где найдешь. В том далеком таежном совхозе Екатерина Степановна была так счаст­лива, что когда закончился срок ссылки — уезжать не хотелось.

     После истории некото­рых фильмов и книг о жизни репрессированных это кажется невероятным. Но это так. По сравнению с голодной деревней времен войны и послевоенных лет сельский магазин для ссыльных «с московским снабжением» ей казался раем изобилия. Они с му­жем работали, в доме бы­ли и достаток и лад. Но главное — рядом жили хо­рошие люди. Сорок лет прошло, а она почти всех помнит по имени. И расска­зывает о них так, как буд­то вчера расстались:

     — Люди были все обра­зованные, культурные: во­енные, врачи, ученые, да­же профессора. У меня-то семь классов образования. Я дояркой работала. А пас­тух у нас был — москов­ский. Говорил: 30 лет хирургом проработал, теперь коров пасу. Молоко при­нимал бывший генерал. Все, помню, думала: что за че­ловек? Пожилой, а ходит так прямо, гордо — что те­бе капитан. Оказалось, больше — генерал. Всех знал: и Ленина, и Сталина, и Буденного, и Блюхера. Да вы нарочно в книгах по­смотрите, его имя найдете. Он один в ссылке был. Сыновья, говорил, в Москве работают, а жена у него — вот горе — умом трону­лась. Мать еще жива была — к ней он собирался вер­нуться. Говорил, не хочу детей тревожить. Я, бы­вало, спрашивала у них: да вас-то за что же сюда? А они только одно отвечали: видно, так надо. Никто не жаловался никогда. Мужчи­ны к Васе стричься ходили. Сидели, разговаривали, но худого слова от них я не слыхала. А сколько наций там было: и русские, и евреи, и немцы, но никог­да между собой не ссори­лись. Дружно жили. Ува­жали друг друга.

     Там, в ссылке, их заста­ло известие о смерти Ста­лина. «Враги народа» при­няли его молча: не было ни радости, ни слез. Только кто-то из комендатуры вы­стрелил в серое таежное небо: то ли в знак скорби, то ли — освобождения. Это молчаливое мужество, не утраченное достоинство без вины осужденных лю­дей навсегда вошли в па­мять молодой симпатичной казачки и ее мужа. Наверное, именно Сибирь прибавила, к их деревен­скому трудолюбию и тер­пению несгибаемость в бе­дах, жизнелюбие. Ничто не проходит бесследно. Ho при взгляде на лицо тети Кати, все еще привлекатель­ное, мне показалось, что если житейские трудности и оставили не нем печать, то это печать благородст­ва, а не страданий.

     После ссылки они вер­нулись в родную Констан­тиновну — деревню, кото­рой сейчас уже нет. Кста­ти. Каменевы последними переезжали в 1974 году в Антоновку. «Мы закрыли Константиновку», — вздох­нула Екатерина Степановна, вспоминая родную дерев­ню, где прошла почти вся жизнь в груде, в заботе о детях, о доме. Права ока­залась мама, муж был и трудолюбивым, и честным. Работал и столяром, и плотником, и заведующим фермой, и отделением за­ведовал. Тетя Катя — скот­ницей на ферме. Немало еще хлопот выпало на их долю. Ложились неприятно­сти пиковыми тузами. В один год у Василия на племенной ферме подрали собаки овец. Три тысячи рублей штрафу начислили — огромная по тем време­нам сумма. Хорошо, кол­хоз помог — тысячу выде­лил. Остальное платили са­ми. Но никогда, как вспо­минает тетя Катя, не слыха­ла она за своей спиной не­добрый шепоток: что вот, ссыльные, или что муж си­дел. Уважали Василия Григорьевича люди.

     — Он у нас человек принципиальный, строгий, иного лентяя так поддеть может, что ой-ой, но и по­шутить любит, — заметил Николай Иванович Крышко, глава администрации Анто­новского сельсовета.

     — Боевой. — тетя Катя кивает согласно. — Я еще девчонкой, когда в школе учились, про него слыхала — боевой.

     — А когда ж дед спит? — спросил Николай Иванович.

     — Еще не рассветет, он уж с полными ведрами с ко­лонки идет. Трудолюбия не занимать, — это уже серь­езно. — Всю жизнь честно трудился и до сих пор кол­хозу помогает, охранником конного двора работает.

     — Да когда спит? — тетя Катя смеется. — Как все в деревне. Ложится рано и рано встает.

     Трудов в деревне много. Скотины у Каменевых по­лон двор: и овцы, и поро­сята, и корова.

     — Свели было корову со двора, — рассказывает тетя Катя, да дед подумал-подумал и говорит: плохо — чай без молока. Опять взяли.

     Дети Василий Григорье­вича и Екатерины Степа­новны — все пятеро — при семьях, при деле. Ро­дителям помогают. Недав­но большой пристрой сде­лали к дому,

     — Что ж, мама, — ока­зал сын. — Нас много, все сюда едем — надо стро­иться.

     Судьба не сломила этих людей, не сделала жестоки­ми, озлобленными. Тетя Катя до сих пор еще так умеет улыбаться — моло­дая позавидует. И Василий Григорьевич не утратил тя­гу к шуткам. Много, конеч­но, воды утекло. Много ве­сен и зим минуло. Стала тетя Катя седой, а «сам» плохо слышит. Был он в свое время реабилитирован. По­лучает сейчас дополнительную тысячу и пенсии. Про те десять молодых лет, вырванных из жизни, так и не вспоминает.

     Вот только гармонь Ва­силий Григорьевич Каменев с 1938 года больше в руки не берет. Ни под каким видом, ни при каких, уго­ворах.  Никогда.

 

Медведникова, О. «Там, у гаю…» / О. Медведникова. – Текст : непосредственный

// Путь Октября. — 1992. — 12декабря. — С. 2.

 

Первая

 

     Недавно в Антоновке появилось мусульман­ское кладбище. Половина деревни — башкирские семьи, и хоть надобность в кладбище не самая лучшая и приятная на свете, но она есть. А там, где появляют­ся родные могилы, люди укореняются навеки. Память о близких дорога не мень­ше родного очага.

     Тетя Роза, Payза Самигулловиа Рахмангулова, са­ма ходила место под кладбище выбирать. Говорит, удачно выбрали, ушедшим не обидно. Тетя Роза а де­ревне — знаменитость и держится с подобающим месту достоинством. Судите сами — Рахмангуловы были первой башкирской семь­ей, приехавшей в 1971 году в Антоновку, «на Украину».

     — 9 мая мы приехали, и на другой день я на рабо­ту пошла. На ферму — до­яркой. Работали мы друж­но, и я старалась всегда трудиться честно, добросо­вестно. Себя я, дочка, — пока­зала, и за то имею почет и уважение. Председатель колхоза, Закир Гизелхакович Бикбулатов, председатель сельсовета Николай Иванович Крышко, — спа­сибо, оба помогают, и если что звонят — приди, тетя Роза, посоветоваться надо — уж я иду. Жизнь прожила хорошую, не каюсь, каждо­му такую дай Бог. — Payза Самигулловна с гордостью рассказывает о своих годах. И они того стоят. За свой неустанный труд передовая доярка, как тогда говорили, трехтысячница получила те­тя Роза медаль «Ветеран труда», но, выйдя на пен­сию, дома не усидела — еще шесть лет проработала на производстве кумыса. Про нее и в газете тогда писали.

     Кареглазая, живая, бойкая, и на дело, и на слово Рауза Самигулловна Рахмангулова первая, не только и том, что в Антоновку приехала — во всем. Она и на собраниях умеет справедливо выступить.

     — Все только сидят, хло­пают правильно.

И спеть:

     — В прошлом году я не конкурсе четыре балла по­лучила. На будущий год, даст Бог здоровья, опять собираюсь выступать.

И член женсовета она, и депутатом Всебашкирского съезда была в 1991 году — её одну от всего сельсовета посылали. Три дня слушала тетя Роза в Уфе раз­ные речи. Приехала — ска­зала на собрании:

     — Живите дружно. Это самое главное.

     Все четверо детей Рахмангуловых в люди вышли. Мать с отцом не забывают.

     — Одна дочка у меня за хохла замуж вышла, ну и, слава Богу, — говорит Рауза Самигулловна. Да и что можно сказать, если в Ан­тоновке недавно парень из башкирской семьи привел в дом русскую сноху, а девушка-башкирка нашла среди русских жениха.

     В последние годы в Ан­тоновку переехало много башкирских семей: сначала из Иштуганово, когда там началось переселение, а сейчас едут из Казахстана, из Средней Азии — жизнь там стала, неспокойной, лю­ди потянулись в родные края. А в Антоновке и с жильем хорошо, и работа есть.

     — Я дорогу проторила — теперь едут, — смеется тетя Роза, «коренная жи­тельница», как она сама го­ворит, и не забывает: «я — нугушская девчонка». На язык она остра — не хуже любой казачки или украин­ки: любит пошутить, на каждое слово у нее ответ готов.

     Мы заходим с ней в пу­стующий кабинет сельсовет­ского секретаря — побесе­довать.

     — Роза, ты куда? — спра­шивает пожилая женщина.

     — Заместителем хочу быть, — лукаво сверкнув ка­рими глазами и поправив теплую шаль, маленькая те­тя Роза гордо усаживается на стул посреди пустой комнаты.

     Пока мы ходили по своим делам, тетя Роза сбега­ла домой и принесла свою фотографию — а то все сокрушалась: не знала, что с корреспондентом встретит­ся, снимок не взяла. Для газеты.

     — Средних лет, ладно?

     С фотографии, очарова­тельно улыбаясь, смотрела на меня молодая женщина с густыми черными косами, с ямочками на щеках, с темными стрелами бровей над блестящими глазами. Фотография в этот раз не поместилась, тетя Роза, но за вас всем могу сказать — очень Вы красивая, и в этом первой были. Дай Вам Бог сто лет жить и не стареть.

 

Ошибка в архиве

 

       Что такое для многих из нас архив? Место хранения бумаг, одно назва­ние которого вызывает ску­ку. А у тети Насти Кризской из-за того архива лег­ла на сердце обида кам­нем. Из-за чьей-то досад­ной оплошности не внесли ее в колхозную хозяйствен­ную книгу за военные годы, как работавшую, и не по­лучила тетя Настя удосто­верения, полагающегося к медали «За доблестный труд в Великой Отечественной война 1941-1945 гг.», и даю­щего право на кое-какие маленькие льготы, на бес­платный проезд, в частно­сти. И не то обидно, что бумажки этой не дали, и никуда Анастасия Семеновна путешествовать не со­бирается, чтоб бесплатно билеты брать, а то горько, что люди как будто не ве­рят ей, что из районной ад­министрации пришло пись­мо, мол, не работала ты в колхозе, что словно не­достойна она этого несча­стного удостоверения на­равне со всеми. Вот и ду­шат слезы, катятся по ще­кам. Стыдно, тяжело, но остановиться нет сил. И главное, все тетю Настю зна­ют, и помнят, как она рабо­тала, а сделать ничего не могут — нет записи а бума­гах. Пропал человек.

     — Я здесь, в Антоновке, всю жизнь прожила. Через двор дом — там родилась. А сюда — замуж вышла. Один только раз уезжала — на заработки завербоваться хо­тела. Да мне шестнадцати не было, вернули с дороги. Как насмотрелась на тот грязный вагон, в пути на­маялась — а нам то ж ска­зали — романтика, мы вери­ли, приехала в Мелеуз, сказала: больше в жизнь ни­куда не поеду. Работала — где только не была. Те­перь думала, на старости лет наравне со всеми буду — с этим удостоверением — так нет, то людям вышло, а мне опять боком.

     Тетя Настя машет рукой, вздыхает: «И Господи ты Боже мой!» На ее долю тя­желая выпала судьба. Дев­чата, кто с отцом-матерью рос, те учиться могли и жили легче, спокойнее. А у них отец рано умер. Потом мама еще выходила замуж, да все как-то неудачно. Из восьмого класса, в самом его начале, Настю из школы забрала — помогать, работать пора. А девочка в школу в Ировку ходила, по­том в Мелеуз — хотела учиться. Вернулась в дерев­ню — профессии нет, лет мало — куда идти? Вот и мыкалась — то в поле по сезону, то в ясли, то на почту, то с матерью на ферму, то дорогу начали строить — туда, насыпь по­дымать.

     А тут война — мужики ушли на фронт, а их, девчо­нок, собрали и повезли на курсы механизаторов. Отучилась, два года на при­целе тракторном работала, потом комбайн доверили. И так все пять военных лет пролетели. Фронтовики вер­нулись. Скоро Настя замуж вышла. Дети пошли — се­мерых родила. Жила со свекровью — было кому за малышней смотреть, а Ана­стасия Семеновна все рабо­тала в колхозе, потом на почту пошла.

     — И ведь все у меня не так поворачивается. Сколь­ко лет была в колхозе. Уш­ла на почту. На все дерев­ни, бывало, одна оставалась — почту разносила. Пешком. В любую погоду. И заве­дующих сколько раз заме­няла — доверяли, значит. До самой пенсии все с сум­кой ходила, и после не от­пускали. Тут уж дети загалдели — да что ж вы, ма­ма, делаете: пешком по всей округе, а возраст, а как зимой вас снегом занесет? Ну, бросила. И вот по­ди ж ты из-за этой почты еще чуть не пострадала. Колхозный стаж стали на­числять для пенсии — двух лет не хватает. Раз на поч­ту ушла — стала интелли­генция, а не колхозница. Через ту интеллигенцию пенсии чуть не лишилась. Спасибо, нашли где-то за­пись в инструкции, что, если почтальон колхозный — ему пенсия колхозная полагает­ся.

     В этом доме, где сейчас тишину нарушает лишь ти­канье часов да жужжанье прялки, жила большая семья. Грелась, и кормилась у русской печи с занавесоч­ками. Потом разлетелись де­ти, кто куда. Умерла свекровь. В 1977 году умер муж, ветеран войны. И пришло еще одно большое горе — сын погиб. Поселилось в хате одиночество. Дети на­вещают, помогают. Но не каждый день — по вы­ходным, в отпусках. А в будни, как ни крепись, все тяжело.

     Пошла на днях с утра привезти газовый баллон. К одному подошла: нет, на этой лошади нельзя. К другому — нельзя. Полдня без толку проходила. Расстрои­лась. И удостоверение по­коя не дает. Надо ходить, просить, добиваться — зна­ет об этом тетя Настя. Но очень уж стыдно и больно — все с поклонами на ста­рости лег. Неужели только это и заслужила?

     — Я ж думала, как все люди получу, а так…- она отворачивается, утирает гла­за. — Ты, дочка, — не пиши про это. К чему, что тол­ку?

А я все-таки пишу, и на­деюсь — вдруг кто-нибудь из работников архива про­читает и поможет. Найдет где-нибудь запись о работе в годы войны Анастасии Семеновны Кризской, до за­мужества Кутовой, а по фа­милии отчима — Бибиковой. Вдруг на эту последнюю фа­милию матери ее записали? Всего, может, одна строчка в какой-нибудь старой кни­ге, а человеку в его го­рестях радость. Вроде бы, доказательство правоты, заслуг, уважения. Ведь для душевного покоя иногда так мало надо — всего лишь чуточку внимания. Заслу­женного внимания, заработанного.

     Вот, пожалуй, и все о людях, с которыми я познакомилась в Антоновке. Конечно, можно сказать, что они свое уже отработали, лучшие годы прожили, и для растущей деревни их день уже стал вчерашним. Но без доброго «вчера» не будет хорошего «завтра». К тому же, деревня всегда стари­ками держалась, их суд, их голос для нее был решающим. Так было, и так, по всей видимости, будет впредь.

О.   Медведникова.