Как создавался Робинзон

   Вот уж кто не нуждается в рекоменда­циях! Едва ли есть другой писатель (а Ильф и Петров — один автор, недаром в бытовой скороговорке произносят: Ильфапетров), столь популярный и дружно любимый чита­телями.

   В Англии поставили памятник Шерлоку Холмсу, во Франции — д’Артаньяну и Мег­рэ, в США — Тому Сойеру и Геку Финну и т. д. Если у нас когда-либо поставят памятник литературному герою, это должен быть Остап Бендер. Конечно, Евгений Оне­гин более значительная фигура, но ведь Гамлет, Отелло, Лир тоже крупнее сыщика-любителя, а герои Бальзака и Гюго содержательнее отважного гасконца. Но для широкого читателя именно ставшие бронзой персонажи полны наивысшей жизненной реальности, недаром же Холмсу до сих пор пишут письма. Читатели уверены, что Остап Бендер существовал на самом деле, как и Киса Воробьянинов, Паниковский, Шура Ба­лаганов и автор «Гаврилиады».

   Помимо двух бессмертных романов, Ильфапетров написал превосходную кни­гу путешествий «Одноэтажная Америка», множество фельетонов и рассказов, не уступающих по литературному блеску, остроумию и точности прицела «Двенадцати стульям» и «Золотому теленку».

   Чахотка рано унесла Илью Григорьевича Ильфа, остался писатель Евгений Петров — другой. Он написал несколько сценариев популярных фильмов, пьесу, книгу военных корреспонденций и погиб в войну в авиа­ционной катастрофе.

 

   В редакции иллюстрированного двухдекадника «Приключенческое дело» ощущалась нехватка художественных произведений, способных прико­вать внимание молодежного читателя.

   Выли кое-какие произведения, но все не то. Слишком много было в них слюнявой серьезно­сти. Сказать правду, они омрачали душу молодеж­ного читателя, не приковывали. А редактору хо­телось именно приковать.

   В конце концов решили заказать роман с про­должением.

   Редакционный скороход помчался с повесткой к писателю Молдаванцеву, и уже на другой день Молдаванцев сидел на купеческом диване в каби­нете редактора.

   Вы понимаете, — втолковывал редактор, — что должно быть занимательно, свежо, полно ин­тересных приключений. В общем, это должен быть советский Робинзон Крузо. Так, чтобы чита­тель не мог оторваться.

   — Робинзон — это можно, — кратко сказал писатель.

   — Только не просто Робинзон, а советский Ро­бинзон.

   — Какой же еще! Не румынский!

   Писатель был неразговорчив. Сразу было вид­но, что это человек дела.

   И, действительно, роман поспел к условленно­му сроку. Молдаванцев не слишком отклонился от великого подлинника. Робинзон — так Робин­зон.

   Советский юноша терпит кораблекрушение. Волна выносит его на необитаемый остров. Он один, беззащитный, перед лицом могучей приро­ды. Его окружают опасности: звери, лианы, пред­стоящий дождливый период. Но советский Робин­зон, полный энергии, преодолевает все препятст­вия, казавшиеся непреодолимыми. И через три года советская экспедиция находит его, находит в расцвете сил. Он победил природу, выстроил домик, окружил его зеленым кольцом огородов, развел кроликов, сшил себе толстовку из обезь­яньих хвостов и научил попугая будить себя по утрам словами: «Внимание! Сбросьте одеяло, сбросьте одеяло! Начинаем утреннюю гимнасти­ку!».

   — Очень хорошо, — сказал редактор, — а про кроликов просто великолепно. Вполне своевремен­но. Но вы знаете, мне не совсем ясна основная мысль произведения.

   — Борьба человека с природой, — с обычной краткостью сообщил Молдаванцев.

   — Да, но нет ничего советского.

   — А попугай? Ведь он у меня заменяет радио. Опытный передатчик.

   — Попугай — это хорошо. И кольцо огородов хорошо. Но не чувствуется советской обществен­ности. Где, например, местком? Руководящая роль профсоюза?

Молдаванцев вдруг заволновался. Как только он почувствовал, что роман могут не взять, неразговорчивость его мигом исчезла. Он стал красноречив.

   — Откуда же местком? Ведь остров необитае­мый?

   — Да, совершенно верно, необитаемый. Но местком должен быть. Я не художник слова, но на вашем месте я бы ввел. Как советский эле­мент.

   — Но ведь весь сюжет построен на том, что остров необитае…

   Тут Молдаванцев случайно посмотрел в глаза редактора и запнулся. Глаза были такие весен­ние, такая там чувствовалась мартовская пустота и синева, что он решил пойти на компромисс.

   — А ведь вы правы, — сказал он, подымая па­лец. — Конечно. Как это я сразу не сообразил? Спасаются от кораблекрушения двое: наш Робин­зон и председатель месткома.

   — И еще два освобожденных члена. — холод­но сказал редактор.

   — Ой! — пискнул Молдаванцев.

   — Ничего не ой. Два освобожденных, ну и од­на активистка, сборщица членских взносов.

   — Зачем же еще сборщица! У кого она будет собирать членские взносы?

  — А у Робинзона.

   — У Робинзона может собирать взносы предсе­датель, ничего ему не сделается.

   — Вот тут вы ошибаетесь, товарищ Молдаван­цев. Это абсолютно недопустимо. Председатель месткома не должен размениваться на мелочи и бегать собирать взносы. Мы боремся с этим. Он должен заниматься серьезной руководящей рабо­той.

   — Тогда можно и сборщицу, — покорился Молдаванцев. — Это даже хорошо. Она выйдет замуж за председателя или за того же Робинзона. Все-таки веселей будет читать.

   — Не стоит. Не скатывайтесь в бульварщину, в нездоровую эротику. Пусть она себе собирает свои членские взносы и хранит их в несгораемом шкафу.

Молдаванцев заерзал на диване.

   — Позвольте, несгораемый шкаф не может быть на необитаемом острове!

   Редактор призадумался.

   — Стойте, стойте, — сказал он, — у вас там в первой главе есть чудесное место. Вместе с Ро­бинзоном и членами месткома волна выбрасывает на берег разные вещи…

   — Топор, карабин, бусоль, бочку рома и бутыл­ку с противоцинготным средством, — торжествен­но перечислил писатель.

   — Ром вычеркните, — быстро сказал редактор, — и потом, что это за бутылка с противоцингот­ным средством? Кому это нужно? Лучше бутыл­ку чернил! И обязательно несгораемый шкаф.

   — Дался вам этот шкаф! Членские взносы можно отлично хранить в дупле баобаба. Кто их там украдет?

   — Как это? А Робинзон? А председатель мест­кома? А освобожденные члены? А лавочная ко­миссия?

   — Разве она тоже спаслась? — трусливо спро­сил Молдаванцев.

   — Спаслась.

   Наступило молчание.

   — Может быть, и стол для заседаний выброси­ла волна?! — ехидно спросил автор.

   — Не-пре-мен-но! Надо же создать людям усло­вия для работы. Ну, там графин с водой, коло­кольчик, скатерть. Скатерть пусть волна выбросит какую угодно. Можно красную, можно зеленую. Я не стесняю художественного творчества. Но вот, голубчик, что нужно сделать в первую очередь — это показать массу. Широкие слои трудящихся.

   —  Волна не может выбросить массу, — заупря­мился Молдаванцев. — Это идет вразрез с сюже­том. Подумайте! Волна вдруг выбрасывает на бе­рег несколько десятков тысяч человек! Ведь это курам на смех.

   — Кстати, небольшое количество здорового, бодрого, жизнерадостного смеха, — вставил ре­дактор, — никогда не помешает.

   — Нет! Волна этого не может сделать.

   — Почему волна? — удивился вдруг редактор.

   — А как же иначе масса попадет на остров? Ведь остров необитаемый?!

   — Кто вам сказал, что он необитаемый? Вы меня что-то путаете. Все ясно. Существует остров, лучше даже полуостров. Так оно спокойнее. И там происходит ряд занимательных, свежих, интерес­ных приключений. Ведется профработа, иногда не­достаточно ведется. Активистка вскрывает ряд не­поладок, ну, хоть бы в области собирания член­ских взносов. Ей помогают широкие слои. И рас­каявшийся председатель. Под конец можно дать общее собрание. Это получится очень эффектно именно в художественном отношении. Ну и все.

   — А Робинзон? — пролепетал Молдаванцев.

   — Да. Хорошо, что вы мне напомнили. Робин­зон меня смущает. Выбросьте его совсем.

   — Неле­пая, ничем не оправданная фигура нытика.

   — Теперь все понятно, — сказал Молдаванцев гробовым голосом, — завтра будет готово.

   — Ну, всего. Творите. Кстати, у вас в начале романа происходит кораблекрушение. Знаете, не надо кораблекрушения. Пусть будет без корабле­крушения. Так будет занимательней. Правильно? Ну и хорошо. Будьте здоровы!

   Оставшись один, редактор радостно засмеялся.

   — Наконец-то, — сказал он, — у меня будет настоящее приключенческое и притом вполне ху­дожественное произведение.

Илья Ильф, Евгений Петров

1932.

 

Как создавался Робинзон.- Впервые опубликован в газете «Правда», 1932, № 298, 27 октября, с подзаголовком «Рассказ».

Печатается по тексту Собрания сочинений в четырех томах, т. III, «Советский писатель», М. 1939. В этом издании и в сборнике «Как создавался Робинзон», «Советский писатель», М. 1935, фельетон ошибочно датирован 1933 годом.

Это произведение является первым выступлением Ильфа и Петрова в «Правде».

Фельетон дал название первому сборнику фельетонов и рассказов Ильфа и Петрова.