Тоска

Поспелов, С. Тоска [Текст] С. Поспелов

Путь Октября. – 1971. – 29 апреля. – С. 4.

 Гриша Карев сидит на краю парового поля, смотрит, не открывая глаз, на движущийся в его сторону начавший загонку трактор. Мерно и мощно гудит мотор. Тянется из-под плуга черная, как тушь из-под пера, широкая полоса. Полуденное солнце немилосердно печет его светловолосую, непокрытую голову. Сидит он молча, неподвижно, словно ничего не видит и не слышит, кроме гудящего трактора.

— Заметит ли его сегодня Павел Сидорович, — думал пар­нишка. Бывало, увидит, остано­вится и, улыбаясь, крикнет:

— Садись, Гриша, практикуй­ся! А сам подвинется на свободное сидение. — Научишься, смотришь —  замена будет.

Гриша с замираньем сердца садился на место тракториста, включал скорость, старался за рычаги и пахал или культиви­ровал до тех пор, пока Павел Сидорович не отстранял его.

— Хватит, устал, наверное, остановись!

Парень послушно выполнял указания наставника, сияющий, прыгал из кабины на рыхлую пашню и шел домой к матери поделиться радостью. И вдруг эта радость оборвалась. Мо­жет, ненадолго, — утешал себя юноша, заживет переломлен­ная нога у Мишки Кожухова, тогда все забудется. А тракто­рист тут не причем. Он сам схулиганил, вздумал на ходу в кабину залезть. Вот теперь из-за него и мы страдаем, на что уж такой хороший человек, как Павел Сидорович, а может проехать вот сейчас и внимания не обратить на меня.

Ругает их председатель. Что­бы, говорит, у меня ни одного подростка и близко у тракторов не было! И чего он так на нас взъелся? Надо же такое, в разгар посевной нашел время придти в школу. Собрали нас, стар­шеклассников, в зал по физ­культуре и давай! Вроде, добром начал:

— Дорогие мои будущие ме­ханизаторы! Прошу запомнить, что ни один из вас не попадет на трактор, пока не окончит, среднюю школу. Это не каприз председателя, а необходи­мость…».

Пока Гриша размышлял, трактор приблизился и, не сбав­ляя газа, прошел мимо, опахнув его газом.

Дымит, как паровоз. Пора кольца менять. Не замечает…

Домой Гриша не пошел, а отправился на речку, охвачен­ный непонятной тоской. Бродил бесцельно по берегу, лежал на траве, подложив ладони под голову, бессмысленно рассмат­ривал темно-голубую даль неба. Он считал себя сейчас самым несчастным человеком.

В надежде на то, что после школы сразу же будет тракто­ристом, готовился к экзаменам плохо и завалил математику.

… Уже вечерело, солнце дви­галось к закату. Комариные стаи гудели над погруженным в раздумья Гришей.

— Второгодником не оста­нусь, уеду в город, на произ­водство, — решил он. — Читал в газете, на химический завод требуются трактористы.

Выследив, когда Николай Иванович подъедет к правле­нию колхоза, Гриша захватил заранее написанное заявление и отправился к нему. Постучав в дверь кабинета и, не получив ответа, открыл ее, подошел к столу. Николай Иванович мельком взглянул на бумажку и на лицо подателя просьбы:

— Что так, или мать выпоро­ла за то, что в школу не ходишь?

Гриша высокомерно посмот­рел на председателя и тоном, не похожим на его, ответил:

— С чего бы она порола ме­ня, чай я взрослый!

— Не вижу, что взрослый. И без согласия матери никакого отходничества не получишь!

— А трактористов всех я спрашивал. Никто из них даже восьмилетнего образования не имеет. Большинство четырех­классное, военного времени, а с Доски почета не сходят.

— Чудак ты, Гриша Карев! Четырехклассное, военного вре­мени. Да знаешь ли ты — эти люди такое пережили, что, мо­жет, ни одному поколению че­ловечества не доведется уви­деть! Они окончили, своего ро­да, академию. Необоримую си­лу любви к труду и справедливо­сти — вот какой аттестат они получили! Прекрасный, высшего класса работой завоевали себе почет в обществе. Стало быть, и место им на Доске почета. И тебе не отказано — будешь и трактористом, а пока молод — учись.

… Белокурый юноша стоял у стола начальника отдела кад­ров и слушал его.

— Работают на тракторах совершеннолетние, а ты вче­ра только паспорт получил. Чего спешите работать, не учи­тесь? Даже за восьмой класс экзамены не сдал.

— Так я буду учиться в ве­черней, только примите тракто­ристом!

— Я же объяснил, что трак­тористом принять пока нельзя…

Положив паспорт и справку об отходничестве в карман, Гриша вышел опечаленный в коридор и опустился на стояв­ший у стены чемодан.

— И этот твердит об учебе. Ну, куда мне деваться? Поду­мал бы он об этом. Раз так уж нужно, я бы ив самом деле стал учиться в вечерней. Вер­нуться домой — засмеют. А ку­да податься, не придумаю.

В это время проходил по ко­ридору тот самый начальник, что отказал ему в приеме на работу.

— Карев, ты все еще здесь?

Гриша вскочил с места.

— Если уж так необходимо тебе работать, можно принять учеником на ремонт тракторов, даже слесарем по первому раз­ряду, учитывая, что ты изучал трактора. Но с условием, что будешь заниматься в вечерней школе. Старшим у тебя будет прекрасный человек с золоты­ми руками. Он многих за свою жизнь отличными мастерами сделал.    

От этих слов начальника в коридоре как будто бы потеп­лело. Куда-то исчез сквозняк, дующий в неприкрытые окна, и словно на небе появилось еще одно солнце, светлее стал окру­жающий мир.

И началась у Гриши Карева трудовая жизнь. В письмах ма­тери он писал: «Устроился я хо­рошо. Работаю слесарем на ремонте тракторов. Старший у меня Иван Гаврилович, такой человек, что не найду и слов высказать. Наверное, лучше от­ца родного, хотя я и не знаю, какие бывают отцы. Он даже в общежитие приходит проведать меня. А комната у нас замеча­тельная, и ребята живут со мной неплохие…».

Не шли, а летели для Гри­ши заполненные трудом и уче­бой дни. Было и свободное вре­мя. Тогда он с товарищами хо­дил в кино, на танцы, выпол­нял комсомольские поручения. И все-таки тосковал он по род­ным просторам, стараясь скрыть это от ребят и даже от самого себя.

Однажды Карев неожиданно получил письмо от одноклассни­цы Гали Леоновой. Девушка писала, что заканчивают они десятый класс и часто вспоми­нают его. Что завершено строи­тельство Дома культуры. Дво­рец получился такой, что иной город позавидовать может. В селе стало веселей. И еще но­вость: в колхоз приехал после окончания института художественный руководитель и обнару­жил много талантов. И в их классе оказались солистки… Письмо заканчивалось словами: «Приезжай, Гриша, скучаем мы…»

Когда он оставался один в комнате, вынимал из внутрен­него кармана пиджака сложен­ный вчетверо тетрадный лист, бережно разворачивал его и снова читал милые сердцу стро­ки…».

Прошла еще одна зима. С наступлением весны сильнее стало щемить Гришино сердце. Закончились в школе занятия. Свободного времени стало боль­ше, и он не знал, как его скоротать. Гришу неудержимо тя­нуло в родные места.

— Может, уволиться уехать? — не раз он спрашивал себя. — А что скажет председатель? Я нагрубил ему. Он добрый, такие люди зла не помнят, — от­вечал себе Карев.

И все же уволиться не решал­ся. После работы он заходил в душевую, мылся, переодевался в выходную одежду и шел в сто­ловую. Ребята, обычно, уезжали в город или на Белую, а Гри­ша все чаще и чаще оставался в общежитии. По-соседству с ними жил воспитатель, человек одинокий, не молодой, с доброй душой. Гриша подружился с ним. Воспитатель хорошо играл на скрипке и Карев часами за­сиживался у него. Когда он иг­рал, наступала такая тишина, что, казалось, кроме тоскующих звуков скрипки и его, Гриши, ничего на свете не было. А скрипка пела, жаловалась на одиночество, звала куда-то в даль. Гриша не замечал, как летело время, и вдруг мелодия обрывалась, ему становилось неловко, не по себе. Словно не стало такого, без чего и жить нельзя. Тогда он уходил к себе в комнату — уединялся, охваченный тоской, погружен­ный в воспоминания. Перед юношей выплывало, как из ту­мана, родное село, он ходил по его улицам, жил….

Однажды Гриша поведал о своей тоске Ивану Гаврилови­чу. Он посмотрел парню в гла­за и сказал:

— Ну, что поделаешь? Види­мо, не ко двору ты пришелся. Раз тоска тебя по родным ме­стам одолела, не приживешься у нас, увольняйся. Смолоду бы­вало такое и у меня, но быст­ро проходило. Опахнет как ог­нем и затухнет. А у тебя, го­воришь, не проходит? Навер­ное, девушка там осталась?

Гриша покраснел, но ничего не ответил.

— Езжай, голубчик: зов сердца  — дело не простое.