Анисимов, Л. Однажды ночью : рассказ / Л. Анисимов. – Текст : непосредственное
// За урожай. – 1956. – 16 сентября. – С. 2, 3.
Медленно наступали сумерки. Чистый закат обещал тихую тёплую дочь. Не надеясь больше, на удачу, я разрядил ружьё и, обогнув озеро, вышел на чистое поле. Тишину нарушал только приглушенный рокот косивших где-то недалеко двух комбайнов.
Один работал ровно, деловито, а другой «нервничал». Его мотор то выл натуженно, то стучал или замолкал совершенно. Вот первый из них выплыл из-за косогора и повернул в моём направлении. Рядом шла автомашина, подставив кузов под тяжёлую струю отборного зерна. Недалеко от меня комбайн остановился. Невысокий полный человек покопался в моторе и, вытирая паклей руки, подошел ко мне.
– Стреляешь?
– Неудачно. С пустыми руками иду.
– А ты бы вон там попробовал, где Платонов косит. Там дичи больше.
Потом, помолчав, задумчиво добавил:
– Бедовый косарь – Николай Платонов. Напористый мужик. Соревнуемся мы с ним, – доверительно сообщил комбайнер. – У него сегодня с обеда что-то не ладится, но всё же не сдается… Ну, пока. Торопиться надо. А если в деревню не хочешь, можно переночевать на бахчах, у старика Матвея Ивановича, – бросил он на ходу. – Они здесь, за косогором.
Вспыхнули огни на комбайне, и от этого сумерки сразу сгустились в непроглядную – глаз выколи – темноту. Ночь вступила в свои права. Тускло поблескивали отшлифованные гусеницы. Луч света ярким конусом двигался впереди агрегата и выхватывал из темноты то копну соломы, то вершины кустарника на дальнем конце поля. Шум машины постепенно затихал, и, наконец, установилась та ночная тишина, от которой мир кажется фантастическим. Комбайн уже достиг конца загона и теперь плыл по гребню косогора. Силуэт его на фоне сероватого неба казался двугорбым верблюдом, величаво идущим в неведомую даль,
В деревню идти действительна не хотелось, и я, спотыкаясь о цепкие плети дынь и арбузов добрел до шалаша, крытого хворостом и свежей соломой. Возле него на обрубке дерева опершись локтями о широко расставленные колени, сидел старик в шапке и старой расстёгнутой телогрейке. На утоптанной земле поблескивала рыбья чешуя. Под закопченным чайником тлели подёрнутые золой угли.
– Опять Николька остановился, чтоб его…, -заговорил, увидев меня, старик, как будто мы с ним давно знакомы (он, видимо, уже привык, к ночным посещениям нашего брата, охотника). – И что это у него сегодня? Вроде как, шаг вперед два назад. Больше стоит, чем косит… Ты что же ружьишком балуешься?
– Вроде того.
– Хорошее дело… Да, было времечко – и мы работали. А теперь вот глаза видят, а зуб не того… не укусит. Советовали на колхозное иждивение, да не люблю я даром хлеб, ость. Вот и определили на бахчу сторожем. А лет двадцать назад тоже не из последних был. Что ж, каждому овощу своё время.
Сторож выкатил из соломы небольшую, дыню и разрезал надвое.
– Пробуй. Бери нож и действуй, – он аккуратно отрезал ломтик и пожевал старческими губами. – Другие хлеборобы пошли нынче. Не то, что мы – на рысях косят. Ночь ли, день ли – им все нипочем. Хотя бы этих взять, – показал он на плывущие по косогору огни комбайнов. – Костюха мастер, а Николька и того чище. И в кого только уродился! – старик усмехнулся в бороду, и в голосе его прозвучала тёплая, затаенная гордость. – Сверстники они. На улицу вместе ходили, женились в один год. И в технике оба души не чают. А всё с фордзона пошло.
– С какого Фордзона?
– А вот слушай. Костьке с Николькой лет по восемнадцати было, когда народ в колхозы записываться начал. Hу, жили мы в той совместной обработке не шатко, не валко. Пахали, сеяли, убирали на худобе. Не то, что ноне… Опять, кажись, Николькин остановился. А к нему вон машина за зерном идет. Ишь глазищи-то вытаращила!
Но комбайн снова пошел по стерне, и старик успокоился.
– Да. Так, значит, и работали мы конским да бычьим тяглом. А осенью наш председатель технику вздумал заводить. Захотелось ему трактор купить. И вот ка-то рано утром смотрим – по деревне катит фордзончик. Такой из себя, по теперешним понятиям, не трактор, а детская забава. Но все же трещит и двигается. Раздобыли его у кулака, верст за пятьдесят отсюда. Видно, почуял, что труба ему, и начал распродаваться. Его сын пригнал к нам покупку, получил денежки – и до свиданья. Стоит тот конек среди улицы, а народу возле – как на святках. Отступили, осматривают, посмеиваются. Тогда председатель влез на него и шумит:
– Граждане, разойдись! Сейчас тронусь!
Повернул руль вправо, влево, за рычаги подергал – не заводится трактор.
– А ну, кто посильнее – крути ручку!
Крутили, крутили, спины взмокли, рубахи хоть выжми, а трактор – ни с места. Стоит вражина, как норовистая кобыла – ни взад, ни вперед. Что тут делать.
– Граждане колхозники! – опять шумит председатель. – Этот американский фордзончик, никак, с норовом. Ему разгон нужон. Давай быков!
Привели две пары быков, припрягли и потянули. И тут трактор как затрещит да как побежит по дороге, и понес Седока! Испугался председатель, вцепился в руль – аж пальцы посинели, а остановить не может. И смех, и грех! Одна старушонка даже икону вынесла, только её быстро назад домой водворили. А трактор тем временем за деревню выкатил. Тут кто-то догадался канат принести. Накинули сзади на крючок, ухватились разом, а он мужиков с ног валит… Так и крутил за деревней почти до вечера, пока горючее не кончилось.
Вот, с той поры и присохли к трактору Николай с Костюхой. Обедать, ужинать, бывало, не дозовешься – все возле трактора крутятся. А теперь, поди, и самим смешно вспоминать про эту игрушку. Однако по технике с того дня им весь путь в жизни определился. И на войне в танковых служили.
Между тем, комбайн Николая Платонова снова остановился, и я, засыпая на прогретой за день соломе, долго еще сквозь дрему слышал сокрушения Матвея Ивановича по поводу неудач Платонова.
…Проснулся, когда уже занималась заря. Рядом слышались тихие голоса – сторожа и еще какого-то мужчины. Продолжался, невидимому, начатый разговор.
– Что вы, батя, за мной, как за дитем, присматриваете? Отвык я от этого на сорок-то пятом году. Совестно прямо.
– А от Костюхи, сынок, отставать не совестно?
Тут только мне стало ясно, почему Матвей Иванович проявлял такое участие в работе
Николая Платонова: тревога за успех сына не давала ему покоя.
– Приоткрыв плаза, я увидел здоровенного детину в синем замасленном комбинезоне. Это, конечно, и был «Николька». Он с досадой отшвырнул арбузную корку.
– Вы же знаете, что за машина комбайн. Это ведь не тот фордзончик, на котором вы тогда за деревней…
Старик громко закашлялся, заглушая конец его фразы, и опасливо покосился в мою сторону. Я из приличия сделал вид, что продолжаю спать, будто ничего не слышал из их «семейного» разговора…
Л. Анисимов.