Пильнов, М. Базарчик / М. Пильнов. – Текст : непосредственный
// Путь Октября. – 1995. – 28 марта. – С. 3.
Это ласкательное имя старшего брата по прозвищу колхозный рынок. Правда, последний давно сменил свое место жительства, а младшой как пристроился на отведенном ему пятачке с испокон веков, так там и пребывает, отрастив «седую бороду» длиннее, чем у своего сородича…
До войны базарчик напоминал небольшой дворик, огороженный со всех сторон лавками, лавчонками, ларечками, сбитыми на скорую руку из неотесанных досок, а то и просто из горбыля.
Там, где нынешний универмаг отгородился своей северной стороной от Смоленской улицы, находилась самая большая лавка, именуемая соляным магазином. Это было единственное место в Мелеузе, где жители могли купить соль на выбор: хочешь — россыпью, хочешь — комовую, которая ледяными глыбами занимала весь угол. Правда, помимо соли вы могли приобрести здесь и другие товары, к примеру — деревянные лопаты, хомуты, мыло.
На самом верху горкой высились салазки на любой вкус, рядом с ними, обнявшись парами, ждали своего покупателя лыжи, которые перед войной начал выпускать наш лесозавод (мебельный цех). В стыке с соляным вытянулся лицом к центральной улице (ныне им. Ленина) мучной. Мука во все времена являлась ходовым товаром и возле ларей постоянно толпились бабы, пробуя на вкус скатанные на собственной слюне мучные горошины.
Ближе к проходу во двор базарчика лыбился своим единственным-оком с нахально приподнятым козырьком ларек, который больше почему-то притягивал мужиков. Туман сомнения сразу же исчезал, как только ваш взгляд упирался в двух близнецов, разных по калибру, но одинаковых по содержанию посудин: вот она, наша родная, припечатанная по картонной пробке сургучным штепселем Стерлитамакского спиртзавода. А цена-то, цена! Куры обсмеются: та, что смахивает на деталь, которой стопорят от сползания на тележной оси колесо — чекушка — стоила рупь пятнадцать, брательница ее — поллитровка — три с гривенником.
Не заглядывая пока во внутрь базарчика, пробежимся по тыльному периметру этих самых ларьков и ларечков, которые, не дотянув немного до татарской школы (ныне психоневрологическое отделение), свернув к соляному магазину, замыкали круг. Ларьки эти, принадлежавшие колхозам, днями большей частью бездействовали, оживая лишь в послеобеденное время и в воскресные дни. А самой ходовой продукцией в них являлись арбузы и дыни, источавшие такой дух, что с ним не в силах был бы соперничать ни один парижский парфюмерный магазин.
Еще бойчее велась торговля дынями и арбузами с колес. Вот куда магнитом тянуло нас, пацанов! Ну где, скажи, было взяться у тебя капиталу, если на тебе все богатство — домотканная рубаха в заплатах, да мокасины из воскресенской липы!
Великая сила — романтика. Это она заставляла днем вертеться возле рыдванок. Это она, соблазнительница, ближе к вечеру отправляла одного из твоих друзей в разведку на то самое место, где под солнцем за околицей села грели бока истомившиеся арбузы и дыни, потому как самые сладкие из них это не те, что в рыдванке или телеге, а те, что сорваны под луной.
Конечно, во время этой операции была прямая опасность угодить под дедов дробовик. Но это, когда у тебя на плечах вместо головы капустная кочерыжка. Во- первых, деда, приставленного сторожить ночью бахчи, самого еще разбудить надо. А потому дробовик, он страшен больше воробьям. По одному человеку, говорил В. И. Чапаев, из пушки палить не станут.
Ну а если, грешным делом и пальнут, да еще ненароком заденут по сидячему месту, то это не более, как укус самого злейшего комара, ибо дробь в ружье деда фальшивая, она как раз из того самого соляного магазина, что на углу Смоленской улицы.
Вся эта бахчевая прелесть выращивалась чуть ли не в каждой деревне. Мор на нее обрушился где-то в году 56-ом, когда наша плановая система обложила все колхозы без исключения сахарной свеклой. Для бахчей не стало хватать женских рук, и вся косыночная сила с ребятней перекочевала на свекловичные плантации.
А бахчи у нас отменные. К примеру, вся северная окраин, Мелеуза, где сегодня грохочут вибростолы завода железобетонных конструкций, по осени пестрела полосатыми арбузами и золотистыми дынями. Не потому ли самой популярной личностью довоенное время являлся бахчевод. На нашей Каранской улице после Идията Мусеева вторым профессором бахчевого дела слыл Фролов дядя Егор. А обращались к нему за услугами каждый год, жители аж из Туманчино. Если сегодня смотреть со двора их молочной фермы в сторону низины, где змейкой вьется старичный рукав, то отсюда хорошо просматривается в десяток гектаров площадь, которая раньше чуть ли не до самой Белой засевалась арбузами и дынями. Деду Егору колхоз выделял лошадь, и он всё лето копошился на этом бахчевом острове, приносившем хозяйству от реализации продукции в Мелеузе немалый доход, а главное — почти бесплатно одаривал колхозников этой ароматной лакомой продукцией.
В знойный августовский день, выделенный бригадиром человек специально развозил по дворам арбузы и дыни, складывал. их горкой на крыльце или в тени порога, потому как в это время все: и стар, и млад были заняты на уборке хлебов.
Откуда я владею этой информацией, расскажу позже. А сейчас верну вас на базарчик. Главная торговля велась по фасаду рынка. Беспокойные бабули, стряхнув с себя после третьих петухов сон, спешили со своей огородной продукцией занять место, катя перед собой скрипучую тележку, а чаще — перекинув за спину мешок с подвешенным спереди ведром или корзиной.
Располагались в ряду степенно, не претендуя на площадь, которую сегодня вымеряют сантиметрами. Выкладывали на самотканые самобранки пучки моркови, лука, редиса. Соленья, как правило, выставлялись в эмалированной посуде.
До войны вся солонина: огурцы, перец, помидоры — являлась монополией жителей райцентра. Деревенские именно через этот базарчик только-только начинали познавать вкус огорода и везли на встречную торговлю топленое молоко, масло, крут, яйца. Кутушевцы, в качестве прицепа, ухитрялись с весны одаривать жителей Мелеуза еще и дикой редькой, луком, чесноком и щавелем. Дикий лук давно перекочевал в Красную книгу.
А какую люди научились делать жвачку! Не эту, сомнительного происхождения с заморской красивой этикеткой, приправленную ванильным сиропом, а настоящую, наполненную ароматом нашего башкирского ботанического сада с луговыми травами, именуемой уремой. Варили ее бабушки из нежной коры молодой березки и служила она не до выхода из коммерческого магазина, а неделю, а то и больше, нисколько не теряя своих пахучих достоинств.
Вся эта копеечная продукция ласкала глаз, сама просилась в рот. Пучок дикой редьки котировался по цене не выше 10 копеек. Стакан каленых семечек никогда не зашкаливал за два гривенных. Кстати о семечках — и откуда сегодня такие уроды! — худые, острые, одна скорлупа — зубом не поймаешь. То были не подобранные после комбайна, а свои, доморощенные, величиной хоть и не тыквенные, но все же!
Ну а теперь, дорогой читатель, верну тебя на бахчи — к деду Егору. То, о чем только что рассказал тебе выше, то осталось в далеком детстве. А здесь я пребывал уже в юношеском возрасте и только что пришел работать в газету. Как-то ухватил он меня за локоть на нашей родной Каранской улице и говорит: «Ты бы, Миша, со своим дружком Ваней Фомичевым как-нибудь заглянул ко мне на бахчи в Туманчу с ружьишком, зайцы замучали. Ну лопали бы они по арбузу, пусть — по два, не жалко. А то ведь пройдутся ночью табуном по всем бахчам своей зубастой бритвой, потом хоть плач: надгрызенный арбуз на базар не повезешь. Да и гибнут они быстро».
Время как раз совпало с осенней охотой на уток и как-то вечером под воскресенье наш «ИЖ» сорок девятый приткнулся своими металлическими рогами к плетеной мазанке, набитой доверху приготовленной к отправке ароматной продукцией.
— Ешьте, сколько в вас влезет. Перед рассветом разбужу.
Вот она, необузданная жадность. Набили животы, аж кожа натянулась, не то что засмеяться, говорить — больно, рези страшные.
Спать и рад бы уснул, но арбуз штука беспокойная. Каждые 10-15 минут требует любоваться луной…
Наконец, засерело небо. Сели мы на отведенных участках, где дед Егор днем ушастых нахалов палкой гонял. Взвели курки, ждем — не шевелимся.
И что вы думаете! Ни одного шороха, ни одной длинноухой антенны. Так до самого солнца и просидели без выстрела. Дед, пребывая в сильном расстройстве, очень дивился, на прощанье положил нам в заплечные рюкзаки гостинец — по паре арбузов и дынь.
Если уж вспомнил про зайцев, то тут тоже целая история. До войны в зимнюю пору их те же жители «портового города» Тюляково, на базар вывозили возами. И это при том, что во всей деревне не было ни единого ружья. Куяна отлавливали петлями. А водились они прямо под боком, в той самой подкове, которая жидким лесочком тянется у центральной усадьбы Араслановского совхоза и в которую мы сегодня, потеряв остатки совести, выбрасываем целлофановые мешки с бытовым мусором, а то и вываливаем целые самосвалы битого кирпича, стекла, бетонной щебенки. И было здесь этого зверья столько, сколько сегодня у каждого из нас на кухне тараканов.
Базарчик кормил людей, притягивал своим общением, сближал. Сегодня от него осталось одно название. Ядреный штучный соленый огурец окончательно вытеснили заморские товары, перепродавая которые куют свое маленькое счастье оставшиеся без работы горожане. В глазах рябит от их яркости и изобилия, а на душе неспокойно. И не сказать, что товары эти плохи — лучше наших, которых совсем нет. Наоборот, смотрю вон на ту красавицу, что примеряет пальто с меховым отворотом. Спереди словно солнышко светится, а повернется обратной стороной — вылитая чайкайшиха. Родного у нас с вами в жизни сегодня осталась одна только речь, да и та с акцентом из штатов самой дружественной теперь и радостной нам Америки и та больше почему-то с окончанием на слове «мать». Кто мы и где мы? Куда идем? Кто скажет?
М. Пильнов,
член Союза журналистов Республики Башкортостан, заслуженный работник культуры РБ.
На снимке: вид с моста довоенного малого рынка
(возможные авторы фото Петр Устинов или Михаил Бухарин).