Комиссаров, Ф. Прозрел : рассказ / Ф. Комиссаров. — Текст: непосредственный
//За урожай. – 1961. – 24 декабря. – С. 3.
Весенняя ночь. Сагит, по прозвищу конокрад, шагает по полю. Идет он к соседней деревне. Глухо шумят весенние, ручьи. Под ногами хлюпает талая вода. Воздух чист. На небе сверкают звезды. На черном фоне горизонта белеют пятна нерастаявшего снега. Сагит идет осторожно, но уверенно, ловко перепрыгивая через ручейки. Часто озирается по сторонам и опять прибавляет шаг. Куда он идет? Всякий, кто его знает, сказал бы: «воровать». Ведь не зря его за глаза зовут Сагит-конокрад. Конечно, Сагит совершает не прогулки… Видимо, он нацелен где-то «брать взаймы без отдачи», как любил он всегда выражаться.
* * *
Сагит — третий потомок знаменитых воров Гайсиных. Когда-то давным-давно его дед Хабир Гайсин, избитый и выгнанный дерзким баем, батрак, изголодавшись, научился воровать. Похищал зерно, овец и коз бывшего хозяина, пригонял из далеких пастбищ лошадь или корову. Но однажды его поймали, сильно отхлестали нагайкой.
Тогда Хабир Гайсин подался на Балканы на золотые прииски. Познакомился с крупными ворами. Они стали красть золотые слитки. Продавали их. Хабир богател. Но его опять изловили, отрубили пальцы руки и сослали в Сибирь всей семьей. Сыновья росли в тайге. Они тоже стали ворами. Как только приехали домой в родные края, развернули свою «работу».
Ни люди, ни кары не могли остановить трех отчаянных удальцов. Они могли за несколько суток из Зауралья угнать целый табун лошадей в степи Предуралья и продать их в течение дня за десятую долю настоящей цены. После удачного налета они гуляли по нескольку недель, угощали односельчан, старосту и урядника.
Представителей царского закона они подкупали золотом и угощением. Вдобавок с улыбкой, шутками конокрады угрожали им. Те не могли не бояться грозной тройки: Сабира, Кабира, Закира. Когда им становилось скучно, они седлали коней и пускались в темную ночь в казахские или оренбургские степи. Крали они все, что попадалось под руку. Больше всего коней. Но эти воры, известные дурной славой, никогда не покушались на жизнь людей, считая, что это омерзительное деяние результат трусости и грязного самолюбия. Сколько ни воровали, жили так же плохо, как и другие крестьяне. Не было хорошей избы и двора, всегда занимали молоко у соседей, а те сторонились их, давали молоко только лишь из-за боязни. Ворованное быстро таяло. И братья опять пускались за добычей. Их спутниками были быстроногие кони да темные ночи. Они не знали дорог, неслись по ковыльным полям, через непроходимые леса и горные перевалы. Ночью бродили, а днем спали в пещерах, в дремучих лесах. После грабежа они гуляли, рассказывали жёнам о своих удачах, хвастались перед детьми. А потом снова садились на коней, пока их, наконец, не поймали. Их били, сослали в Сибирь, откуда они вернулись лишь через многие годы.
Некоторые дети этих трех конокрадов унаследовали традицию деда и отцов. Одним из них был Сагит Гайсин. Начал он это с перьев, которые стянул из сумки одноклассника, и дошел до того, что похитил кур с птицефермы в соседнем колхозе… Правда, на ферме было не более двухсот кур. Это было в первую зиму организации колхоза. За два ночных визита Сагит не оставил ни одной хохлатки. Но его подвел ветер, который дул со стороны дома Сагита на деревенскую улицу. Днем и ночью припахивало от дома Гайсиных курятиной. Из трубы валил дым. Пировали. Односельчане сопоставили факт пропажи птицы и ежедневные запахи из дома Сагита и пришли к выводу: это дело его рук. Вора арестовали и судили. Долго сидел Сагит. Все же вернулся. Он по секрету сообщил жене и сынишке, что теперь никогда не будет брать у общества. Он навсегда «зарубил себе на носу» слова прокурора, который настойчиво обвинял Сагита за похищение общественного добра. Он напомнил себе слово «общественное» и через каких-нибудь полгода опять же взялся за старое с той разницей, что теперь посещал хозяйства единоличников и бывших кулаков, полагая, что за них судить не будут. Угонял лошадей, брал плуги у единоличников, продавал их. Старался все это делать гладко и незаметно. Но Сагит опять попался, осудили его на большой срок. Но через три года амнистировали по причине болезни жены, матери двух маленьких мальчиков.
Вскоре выздоровела жена. Но началась война. Сагит уехал на фронт. Писал редко. Приехал почти невредимый, с рассеченной губой и медалью на груди. Долго он не говорил, в каком бою рассечена губа. Но однажды спьяна выболтнул, что губа рассечена за похищенную им у одного бойца консервную банку с мясом. Вообще, он в боях не был, был на охране аэродрома. Долгое время работал в колхозе, а затем… запил. Опять стал «заимствовать» без спроса. Как он это делал, знал только Сагит сам. Особой нужды воровать не было, но Сагит не мог расстаться со своей привычкой. Даже у соседей он старался прикарманить все, что плохо лежало.
Однажды Сагит похитил велосипед… у собственного сына, тракториста Карима. Когда все спали, он вышел, широко улыбнулся, обнажив зубы, забрал велосипед и спрятал. Сын утром долго искал велосипед, ему нужно было ехать на смену. Сагит же сидел и молчал. Тогда сын вдруг набросился на отца:
— Скажи, где велосипед, это дело твоих рук. Скажи, иначе будет плохо! Сагит покряхтел. Хотел отказаться, но, увидев грозный вид сына, поплелся в сарай и вытащил. велосипед. Тогда сын поднял увесистый кулак, хотел опустить на отца, но его успел удержать младший брат.
— Ты что! На отца-то?!
— Ха, на отца?! — крикнул в бешенстве Карим, — хорош отец, а? Вор он, вот кто!
— Правда, отец, зачем надо было это делать? — сказал младший Сафа, работающий конюхом. — Все ведь есть. Что тебе не хватает?
Серьезно задумался вор. Что делать — привычка! А вот сыновья пошли другим путем. Не унаследовали «удалую» привычку. «В кого они, в кого уродились-то», — думал Сагит по ночам, когда его привычная воля безмолвно тянула и тянула…
***
Как-то Сагит поднялся — на хребет. Впереди внизу виднелись сотни огней электрического света в деревне. Сагит ускорил шаг. Да, он еще был молод душой и телом. «Эх, ночка- ноченька! Какое благородное времечко!»
Сагит глубоко вздохнул, а потом вдруг остановился, еще раз осмотрел находку и быстро пошел.
Он подошел к крайнему дому, где жил председатель сельсовета. Встал и прислушался — нет ли собак? Вроде не было. Бесшумно открыл калитку, подался во двор. Поднялся на крыльцо, и постучал. Один раз, другой… Хозяева спали. После долгой возни в доме к двери подошел человек:
— Кто там?
— Это я, Салимов…
— Кто ты?
— Ну, я это. Сагит Гайсин.
— Гайсин?! Что это ты? Зачем пришел?
Сагит замешкался. Потом сказал:
— Открой же. Все расскажу. Открой.
— Говори. Я слышу.
— Так не могу, товарищ председатель. Чего вы меня боитесь?
Открылась дверь. Салимов вместе с Сагитом вошли в переднюю. Здесь было очень светло.
— Вот… возьми, — сказал Сагит, не переставая смотреть на портфель.
— Что это? — спросил Салимов, моргая сонными глазами и не понимая, в чем дело.
— Как видишь, портфель. — Я сам вижу, голова, что это портфель, — сказал сердито Салимов. — Ты скажи, что это значит?
— Сагит улыбнулся. Сел на стул. Почесал затылок.
— Идя сегодня домой с базара, я нашел его на снегу.
— Да? Вот оно что…
Салимов открыл портфель. Там были деньги, новенькие, хрустящие и очень много. Некоторые в пачках.
— И сколько тут? — спросил все еще удивленный происшедшим Салимов.
— Даже не считал. Не смел. «Не верил я себе, вот и не считал», -сказал Сагит каким-то срывающимся голосом.
— Так давай же, считай.
Салимов начал считать. Сумма была большая. Потом, улыбаясь, хлопнул Сагита по плечу.
Пять тысяч рублей… Это старыми — 50 тысяч. «Какой ты молодец, Сагит-агай», — сказал он, глядя на гостя, — Видимо, деньги эти потерял кассир. Но скажи, почему решил прийти ночью? Ведь ты мог приехать завтра утром. Сагит, улыбаясь и сияя, наклонил голову.
— Скрывать не буду, меня мучила эта находка, — сказал он тихо. -Не мог я спать, был не уверен в себе. …А вдруг старый бес взбунтует.
Салимов громко захохотал, потом, взглянув в спальню, закрыл рот и шепнул Сагиту:
— Нет уж, Сагит-агай, «этот» бес не взбунтует в тебе, нет! Не те времена. Не те, Сагит-агай! — и, подойдя к Сагиту, положил обе руки ему на плечи.
— А теперь, агай, раздевайся, будешь ночевать у нас, ляжешь на диване, — сказал он, ласково улыбаясь.
— Нет, что вы, Салимов, — зарделся Сагит. — Я к свату могу пойти.
— Никуда не отпущу — сказал Салимов, раздевая Сагита. — Завтра мы составим акт находки… А теперь горячо поздравляю тебя Сагит-агай… за то, что это ты того, ну, как сказать, что ты прозрел. Да, именно прозрел. Это, брат, очень большое дело. Это почетно и душе милее всяких крупных, но дурных слав. Да, да. Вы победили, об этом знать будут все. Только та слава хороша, которая связана с честностью человека.
Оба они улыбались, оба были взволнованы — им было приятно.