Роман «Двенадцать стульев» И. Ильфа и Е. Петрова многие читают как минимум дважды. Лично я, то потеряла счет. При любом упадке настроения. Первый раз бегло, «запоем», следя только за головокружительными приключениями концессионеров и от души смеясь. Второй раз – медленно, наслаждаясь книгой. И часто при таком чтении современный читатель недоуменно останавливается на строках, не совсем понятных…
Скажем, в главе «Следы «Титаника» Остап, подстригши Воробьянинова, комментирует свое деяние фразой: «Нервных просят не смотреть! Теперь вы похожи на Боборыкина, известного автора-куплетиста».
Собственно, П. Д. Боборыкин (1836-1921) куплетов никогда не писал и не исполнял, а был автором множества романов, повестей, очерков, пьес, статей и рецензий. Если собрать все им написанное, наберется, вероятно, не менее ста томов. Только в 1880-1890 годах вышло два двенадцатитомных собрания его сочинений, не повторяющих друг друга. Лучшие произведения писателя хвалил А. М. Горький, но в основном творчество Боборыкина носило бытописательский характер. Его книги были многословны, изобиловали смакованием интимных подробностей, потому и пользовались популярностью в невзыскательной обывательской среде. Это, должно быть, и дало повод Ильфу и Петрову устами Бендера «приклеить» Боборыкину такой малопочтенный ярлык.
Другая сцена: великий комбинатор не может ударить воришку Пашу Эмильевича, продавшего драгоценный стул перекупщику. «Набил бы я тебе рыло, – мечтательно сообщил Остап, – только Заратустра не позволяет». Это Бендер вспомнил героя философского трактата Ф. Ницше «Так говорил Заратустра». Основная мысль книги – идея создания сверхчеловека, особого сверхиндивидуума, освобожденного от большинства морально-этических ценностей и обязательств, свойственных просто человеку. А «борцам» за сию идею рекомендовалось не очень- то церемониться, а то и вовсе не считаться с окружающими в процессе достижения цели. По мысли Бендера, Паша Эмильевич – один из таких «борцов». Сколько в этой короткой реплике уничтожающей иронии в адрес «сверхчеловека» и русских поборников ницшеанства!..
Следуем дальше. Проданный стул оказывается в руках отца Федора, и пути охотников за брильянтами пересекаются. Выслушав доклад Воробьянинова, Бендер резюмирует случившееся странной, на первый взгляд, фразой: «Кислое дело, – сказал он, – пещера Лейхтвейса. Таинственный соперник».
В истории русской литературы есть термин «пинкертонщина». Наверняка вы слышали такое определение. Это потому, что оно довольно давнее со своей историей. Например, герой популярных в России начала XX в. анонимных книг о приключениях проницательного, удачливого американского детектива Пинкертона. Они выпускались в большом количестве, целыми сериями, и, как предполагают литературоведы, возникли в качестве рекламы реально тогда существовавшего американского «сыскного агентства Аллана Ната Пинкертона и его сыновей» (Литературная энциклопедия. Т. 8. М., 1934).
Было и еще несколько похожих серий «детективщины»: «Похождения сыщика Ника Картера», серия о подвигах Шерлока Холмса (этот Холмс никакого отношения к Конан Дойлу не имел). Относятся сюда и выпуски «Пещеры Лейхтвейса». Разница лишь в том, что действие в «Пещере» происходит в восемнадцатом веке и неуловимый разбойник Лейхтвейс не проделывает чудеса сыска, а скрывается от преследований короля. Обычно первый выпуск такой серии давали бесплатно каждому желающему мальчишки – продавцы газет. Расчет был прост: запутанный сюжет, «роковые» страсти, преследования, таинственные похищения… И вдруг, в самый кульминационный момент, повествование обрывалось. Чтобы узнать продолжение, следующую книжечку нужно было покупать. Все это продавалось на каждом перекрестке по вполне доступной цене – 5 копеек штука. Ну, а о качестве подобной литературы можно судить по словам Бендера, сравнившего кражу стула с похождениями знаменитого Лейхтвейса.
Буквально через страницу после этого эпизода, в главе «Слесарь, попугай и гадалка», читаем следующее: «Дом №7 по Перелешинскому переулку не принадлежал к лучшим зданиям Старгорода. Два его этажа, построенные в стиле Второй империи, были украшены побитыми львиными мордами, необыкновенно похожими на лицо известного в свое время писателя Арцыбашева. Арцыбашевских ликов было ровно восемь, по числу окон, выходящих в переулок».
Действительно, в начале века беллетрист М. П. Арцыбашев (1878-1927) был хорошо известен и даже знаменит, правда, слава его была скандальная. Его роман «Санин», написанный опять-таки не без влияния ницшеанских идей о сверхчеловеке, рассказывал о неком Дон Жуане XX века, грубом и циничном юнце, гордившемся до кичливости отсутствием у себя каких-либо общественных идеалов и общечеловеческих ценностей. Шума вокруг романа было немало. Писали о нем и серьезные критики. Вот какую показательную оценку дал в одной из своих статей В. В. Воровский: «…Если вы внимательно прочитаете роман г. Арцыбашева, вы увидите, что Санин много ест, еще больше пьет, говорит немало по большей части совершенно ненужных грубостей, больно дерется и артистически соблазняет красивых женщин. Дальше этих запросов он не идет…». А Корней Чуковский вспоминает: «Про чахлого и глуховатого М. П. Арцыбашева, прославлявшего в своих произведениях радости здорового и могучего тела, Куприн говорил убежденно: – Не может быть хорошим беллетристом близорукий и глухой человек, страдающий к тому же хроническим насморком.