Судьба башкирского сэсэна. Бурангулов Мухаметша Абдрахманович

Бурангулов, Н. Судьба башкирского сэсэна

/ Н. Бурангулов. – Текст : непосредственный.

// Путь Октября. – 1989. – 24 октября. – С. 2.

 

  (Фото 30-х годов).

   Широкое празднование в республике 100-летия со дня рождения народного сэсэна Башки­рии Мухаметши Бурангулова возродило интерес к его творчеству у многих. И не случайно. В годы культа личности было сделано все, чтобы предать забвению имя писателя, его талантливые произведения, отражающие самобытность, на­циональный дух башкирского народа.

   С большим успехом в театрах республики идут две его пьесы. Сибайский башкирский Драм­театр осуществил постановку пьесы М. Бурангу­лова «Башкорт туйы» («Башкирская свадьба»). Начиная с декабря прошлого года, спектакль был показан зрителям многих городов и райо­нов республики, в том числе города Уфы. С таким же успехом гастролирует по республике со спектаклем «Шэурэкэй» по пьесе М. Буран­гулова Салаватский драматический театр. Посмотреть выступления этого коллектива имели возможность и мелеузовцы.

   В институте истории, языка и ли­тературы Башкирского научного центра Ураль­ского отделения АН СССР готовится к изданию двухтомник «Избранные произведения М. Бурангулова».

   Повышается интерес и к личности писателя, к страницам его биографии, связанной с тяжелыми годами репрессий. Расширить наше представле­ние о них помогут воспоминания его сына Нажиба Мухаметшеевича Бурангулова.

 

Воспоминание об отце

 

   Родился отец еще в девятнадцатом веке – 15 декабря 1888 года. Став сиротой в одиннадцать лет, воспитывался у братьев, рано узнал нужду, но учился в земской школе, затем и в медресе. А приходило лето — работал. Кем только ни доводилось ему быть: и приемщиком на мельнице, и даже учителем у казахских ребятишек. Так, окон­чив Каргалинское медресе, уже в ту пору отец начал собирать башкирский фольклор, однако чувствовал, что образования не хватает. Желая продолжить его, он вновь возвращается в Оренбург.

   Окончено медресе «Хусания», и он — учитель, затем инспектор отдела народного образования, опять учитель и, наконец, в 1938 году он получил приглашение на работу в Башкирский научно-ис­следовательский институт языка и литературы, где долгие годы вел научно-исследовательскую ра­боту по фольклору.

   А вот писать, пробовать перо отец начал значительно раньше. Еще в 1917 году написал свою первую пьесу «Ашкадар», кото­рую затем поставили самодея­тельные артисты. Вспоминают та­кой случай. Пьесу играли студен­ты института народного образова­ния. Главную роль Танхылу исполняла студентка Сагида Раши­това. Успех превзошел все ожи­дания, а наутро преподаватели института во всех учебных жур­налах сменили ее имя Сагида на Танхылу, таким искренним было восхищение талантом Рашитовой. Известный актер татарского те­тра, в те дни секретарь инсти­тута, Исхак Амматов посоветовал:

   — Возможно, Вы станете непло­хой учительницей, Танхылу. Но Вы родились артисткой. Идите этим путем.

   Когда в 1924 году была создана башкирская передвижная труппа, Рашитова была в нее приглашена. Впоследствии она стала народной артисткой республики. Сегодня ей 84 года, живет в Уфе и с тех времен она стала Танхылу Рашитовой.

   Эти годы оказались для отца плодотворными. Он написал еще несколько пьес. К слову, одна из них «Башкорт туйы» («Башкирская свадьба»). Она не сходила со сцен многих театров вплоть до со­роковых годов.

   В 1924 году мы жили в его родной деревне Верхне-Ильясово Красногвардейского района Оренбургской области. И вот отец решил сменить место жи­тельства. Вместе с братьями и еще некоторыми сельчанами присмотрели они небольшое местечко, где до революции жил по­мещик. Здесь и земля была пло­дородной, и природа оказалась щедрой, но особенно понравилась всем дубовая роща, которая называлась «Буляк». Наше селе­ние так и назвали «Буляк». А совсем скоро в округе все уже знали отца не только как писателя, но и заядлого охотника. Возле него в эту пору всегда было много людей, а он записывал их рассказы, песни, легенды, передаваемые из поколения в поколение.

   Прослышал однажды отец, что есть где-то человек, который зна­ет много народных преданий. Тут же собрался в путь. Положив в сани овцу, поехал… А когда вернулся через несколько дней домой, мать спросила:

   — Нашел своего старика? Нашел, — отвечал отец. — Только очень уж он беден, оставил ему овцу в подарок.

   Думаю, что мать вряд ли об­радовало это известие: за какую- то песню нужно дарить овцу, но с отцом согласилась.

   Пролетела зима, пришло лето. Я тогда учился в начальной шко­ле в соседней деревне Абдуллово, где учительствовал Габбас Давлетшин. Однажды он привез к нам гостей. А ими оказались известный писатель Губай Дав­летшин с женой Хадией, в буду­щем тоже писательницей, автором любимого народом романа «Иргиз».

   Однажды, когда утром пили чай, Губай-агай говорит отцу:

   — Мухаметша-агай, здесь дей­ствительно райские места, ну пря­мо как курорт, и все же я ре­комендую тебе переехать в Баш­кирию. Там легче будет тебе заниматься и творческой деятельностью, и издавать, а пьесы ставить в театрах. Убедил отца.

   И вот в 1924 году мы перееха­ли из Буляка в деревню Тюляково Мелеузовского района Баш­кирии. Отец стал работать учи­телем и не забывал о своем пристрастии писать. Продолжал собирать фольклорный матери­ал. Любовь к устному народно­му творчеству занимала у него все свободное время. Создал много легенд, песен, кубаиров, сказок и причитаний — своего рода эпических памятников. Особенно важен в этом отноше­нии его труд «Башкирские ле­генды».

   Помню, было это в 1926 году. Прибежав с улицы домой, я вдруг услышал, что отец ссорит­ся с мамой. Прислушался. Оказалось, мать недовольна тем, он вновь уезжает собирать народные предания, а так как денег на поездку нет, нужно продавать телку. Дело осложнялось том, что именно, ее мать хотела оставить в хозяйстве взамен совсем старой коровы. Ничего не помогло. Телку отец все-таки продал в Мелеузе на базаре, а сам уехал, теперь бы назвали — в творческую командировку.

   Но отец был не только собира­телем-фольклористом, но и чут­ким литературоведом, обладав­шим высоким эстетическим вку­сом.

   Он был фанатически предан своему делу и никогда не сто­ял в стороне от жизни сельчан.

   Активно участвовал в коллекти­визации, вначале помогал созда­вать в селе комитет бедноты, затем — сельскохозяйственную артель. Именно он помог ото­брать у кулаков прибыли за па­ромную переправу через реку Белую, а доходы перевести в комитет бедноты. На эти день­ги потом приобретался необхо­димый сельхозинвентарь, даже машины, а когда в 1929 году в деревне была организована сель­хозартель, первый в нее вступил именно он — Мухаметша Буран­гулов. В будущем она переросла в колхоз с символическим назва­нием «Пробуждение».

   Жизнь продолжалась. Люди все больше приобщались к искусст­ву. Именно в то время с дру­гими писателями отец упорно развивал тенденции башкирского сценического искусства. В этот период появляются его драма­тические произведения «Буранбай», «Салим Кантон». «Проку­рор», «Ялан йэркэй», «Шэурэкэй», «Таштугай», «Башкорт туйы» и другие. Все эти пьесы написаны в Мелеузе.

   Позже этот перечень был до­полнен пьесами, посвященными темам революционной борьбы, колхозного строительства, побе­ды советского народа в Великой Отечественной войне. Все это время отец готовил к печати соб­ранный им фольклорный материал. И, как справедливо считают мно­гие, наиболее удались ему «Кубаиры в Великой Отечественной войне». В 1944 году Мухаметша Бурангулов был удостоен высо­кого звания народного поэта-сэсэна Башкирии. Еще добавлю, что отец в начале тридцатых годов переехал жить в Мелеуз и ра­ботал учителем башкирского язы­ка и литературы в башкирской школе, которая тогда размеща­лась а одноэтажном деревянном доме на берегу Мелеузки. А жили мы по улице Смоленской, дом № 2.

   Но наступили в жизни моего отца иные времена. В 1950 году по ложному доносу он был репрессирован. С трудом восстанав­ливал свое доброе имя, даже после того, как в 1956 году был освобожден. Тогда же с места заключения московская комиссия рекомендовала отцу, чтобы с приездом в Уфу, дабы получить полную реабилитацию, обратился в судебные органы, которые должны были полностью восстановить его права. Но не так все было просто в те времена. Отца не печатают, все чаще слышит он в свой адрес гнусную клевету. Отец обратился с письмом к бывшему первому секретарю башкирского обкома т. Нуриеву. Но, к сожалению, не только по­мощи, но даже ответа на свое письмо не получил.

   Вот тогда-то и написал он в ЦК КПСС Н. С. Хрущеву обстоя­тельное письмо. А через несколько дней получил от него ответ о том, что его письмо направлено для разбирательства Гене­ральному прокурору СССР.

   Отцу трудно было справиться с волнением, когда, наконец, пришел такой ответ: «Дело по обвинению гражданина Бурангу­лова Мухаметши Абдрахмановича, 1888 года рождения, писателя, по протесту заместителя Генерально­го прокурора СССР пересмотрено Президиумом Верховного Суда Башкирской АССР 30 октября 1959 года. Постановление от 18 октября 1950 года в отношении Бурангулова М. А. отменено и делопроизводством прекращено за отсутствием состава преступле­ния».

   Шесть лет лишения свободы, горе и слезы, а состава преступ­ления нет. Горький парадокс. Ка­залось бы, теперь отец вправе ожидать лучшего отношения к себе, но справедливость восста­навливалась с большим трудом. И все-таки в этом же 1959 году постановлением Союза писателей он был восстановлен в правах чле­на писателей СССР, вернули ему также звание башкирского на­родного сэсэна. Словом, полностью реабилитировали.

   Теперь отцу очень нужен был душевный покой. А прийти к это­му он мог лишь, занявшись лю­бимой работой. К сожалению, но этом пути отец все еще встре­чал сопротивление различного рода бюрократов, да и просто ко­лодное отношение со стороны тех, кто в те времена занимал высокие посты. В своем письме на имя первого секретаря област­ного комитета партии т. Нуриева он писал (это у него второе пись­мо): «… что же остается мне делать? Мне уже 72 года. Оста­ток своей жизни я котел бы посвятить работе на пользу на­роду. Этого от меня требуют партия, народ… После моего ареста прокурор района Агзат Валеев, применив недозволенные провокационные приемы к моей жене, выселил ее из квартиры, поселившись туда сам. Она не смогла забрать даже мебель и библиотеку. Живем мы сейчас в маленькой комнатушке, но я не жалуюсь. Только бы дали спо­койно жить и работать… По слу­чаю сорокалетия Башкирского государственного академического театра его директор т. Вахитов написал статью, где подробно описал развитие театра, даже упоминается творчество еще нереабилитированного писателя Хабибуллы Габитова, эмигранта Фаткилькадира Сулейманова. Называ­лось в статье и мое имя. Она была опубликована в январском номере журнала «Литература Башкирии» за 1960 год. К сожа­лению, та часть статьи, где шла речь обо мне и моих пьесах, ока­залась вычеркнутой заведующим отделом обкома КПСС т. Г… Был и другой случай. Министр куль­туры республики т. Вахитов наз­начил мне день для заключения договора о принятии моей пьесы «Таштугайская трагедия», но свалив все опять же на т. Г., отказал мне в этом… Если у меня в работе есть недостатки, то нужно сказать мне об этом пря­мо. Словом, видеть одного своим, другого чужим и необосно­ванно обижать человека не надо бы. Перед советским законом все равны… Очень прошу Вас оградить меня от нападок унижения и оказать помощь признании моих литературных трудов…».

   Ответа на свое письмо отец на дождался. Правда, и в эти труд­ные дни была в его жизни ра­дость- правление Союза писателей Башкирии выделило ему в Уфе на улице Мингажева, 125 двухкомнатную благоустроенную квартиру, в которой он и жил.

   Отец не дождался перемен. Он не дожил до наших дней, когда свежий ветер обновления кос­нулся самых затхлых уголков, возродился интерес к творчеству башкирского народного сэсэна. Свидетельство тому проведенный в декабре прошлого года юби­лей — 100-летие со дня рожде­ния. Этот юбилей, проведенный общественностью Башкирии в Уфе, многочисленные публика­ции в центральной, областной печати были большим праздником для башкирской литературы и народа, который это торжество встретил с большой радостью. А перед юбилеем 26 октября года в газете «Советская Башкирия» писатель Газим Шафиков выступил с большой статьей, оза­главленной «Он сберег память народа…». Приведу из этого ем­кого материала одну лишь ма­ленькую выдержку — «… Все мы прекрасно знаем, что самые ценные, самые древние и характер­ные для башкирского народа памятники сохранены для нас имен­но М. Бурангуловым, его подвиж­нической деятельностью и пре­данностью своему делу. И этого у него не отнимешь! Я имею в виду прежде всего такие выдаю­щиеся памятники древности, как «Урал-батыр», «Акбузат», «Идукай и Мурадым», «Алпамыша» и некоторые другие. Никаким другим словом, как самоотвержен­ный творческий подвиг, великое дело жизни, я это назвать не могу…».

   Хочу напомнить, особенно молодым читателям, что мой отец был фактически старейшиной башкирской советской литературы. Первые его публикации появились на страницах различных изданий еще в 1914 году, и до конца своей жизни он не выпускал перо из рук. Он является автором тридцати двух пьес.

   Хочется верить, что все это поможет современникам объективно оценить его литературное наследие.

Н. Бурангулов.

На снимке: М. Бурангулов. 

 

 

Бурангулов, Н. Судьба башкирского сэсэна

/ Н. Бурангулов. – Текст : непосредственный.

// Путь Октября. – 1989. – 26 октября. – С. 2.

 

 

На снимке: М. А. Бурангулов с женой 3. А. Бурангуловой и вну­ками. 1949 г.

 

Виновным себя не признал

 

Арест

                    

   10 апреля 1950 года. Как обычно, отец сидел за своим письменным столом допоздна. В этот день он работал особенно усердно — завтра надо было отдать в редакцию «Совет Башкортостаны» заказанный ему мате­риал по фольклору. Уже второй час ночей. Вдруг раздался звонок. Отец пошел открывать. За дверью стояли трое мужчин. Даже не поздоровавшись, прошли в квартиру. Объявили, что они из НКВД, и предъявили отцу ордер на арест. Двое, тут же начали обыск. Чуть ли на до утра они копались в библиотеке, перерыли все, изъяли рукописи и другой материал. Утром отца увезли.

   Это был уже четвертый арест. По рассказам и записям отца, в 1920 году его арестовали якобы за связь с буржуазно-националистическим правительством Заки Валидова, но вскоре освободили из-за отсутствия вины. Взяли под стражу во второй раз в 1930 году по тому же самому обвинению. Арест также был непродолжительным. Подошел самый страшный 1937 год. В те дни люди боялись даже своей тени. О творимых беззакониях, массовых арестах и расстрелах ни в чем неповинных не могли даже словом обмолвиться.

   Отца забирают в третий раз по ложному обвинению в национализме, связи с валидовщиной и т. д. Доносчики и клеветники, которые ненавидели отца за его творческий взлет и успехи, радовались: теперь-то уж обратной дороги тебе не видать. А он, как ни в чем небывало, через несколько месяцев вернулся домой. Все-таки доказать его вину опять не удалось. И в четвертый свой арест отец не те­рялся, верил в справедливость.

   Созданные решением ЦИК СССР так называемые органы суда «тройка», «особое совещание» действовали в то время очень уверенно, плодотворно. Работали они закрыто, без участия свидетелей и защиты. В течение часа пропускали десятки дел, бесчело­вечно обходились с судьбами не­винных людей, отправляли тысячами в лагеря, приговаривали многих к расстрелу.

   Во внутренних тюрьмах НКВД содержались узники, арестован­ные только по политическим мо­тивам, или, как их тогда окрести­ли, «враги народа». В камеры, рассчитанные на 5-6 человек, на­пихивали по 15-20. Ни сесть нормально, ни поспать. Время летнее, но несмотря на это, топились печи. Арестованные все голые, в поту, дышать нечем.

   Люди хотят пить, умоляют, чтобы им дали воды, но бесполезно. Это тоже составляло часть наказания.

   На допросы вызывают через каждые 2-3 часа. «Враги народа» показания давали стой. Не согласен с предъявленным обвинением значит, будешь так вот стоять до конца. Многие не выдерживали, падали, тогда их волокли назад в камеру. Немного погодя — вновь допрос.

   Не каждый мог до конца сопротивляться, вспоминал отец, — обессилев от истязаний и отчаяния, люди подписывали бумаги.

   Сам он всегда отвечал следователю, что предъявленное ему — клевета. «Ты враг народа, твоя статья — 58-я, срок 10 лет», — назойливо повторялось на допросах. Несмотря на преклонный возраст — отцу тог­да было 62 года — он не поддал­ся уловкам следователя, все об­винения отвергал. «Перед парти­ей и народом моя совесть чис­та» — эта мысль постоянно поддерживала его, как он расска­зывал впоследствии.

   Через несколько месяцев в вагонах «товарняка» большую группу осужденных отправили в Сибирь. После долгой дороги их высадили на станции Тайшет и колоннами повезли в глубь тай­ги.    

   Недруги отца — некоторые пи­сатели, поэты, работники культуры и науки восторжествовали, решили воспользоваться его ли­тературными работами. Например, поэт Д., сделав некоторые пере­становки, изменив немного сю­жет и имена действующих лиц пьесы отца «Башкорт туйы» («Башкирская свадьба»), «создал» другую, под другим названием. В академическом театре драмы она шла с успехом несколько лет. Об этой афере — иначе не назовешь — прекрасно знали и в самом театре, и в министерст­ве культуры, но промолчали, боялись защитить права отца, ведь он осужден и сослан в Сибирь как враг народа. А неко­торая часть этих интеллигентов на фольклорном материале отца защитила диссертации на звания ученой степени.

 

В лагере

 

   В лагере, куда привезли отца, отбывали наказание исключитель­но по политическим мотивам быв­шие руководители партийных и советских органов, деятели культуры и науки, осужденные на длительные сроки.

   В бараке соседом отца (их койки были рядом) оказался осужденный на 25 лет бывший про­фессор санитарно-лечебной час­ти Кремля Маслов, которого об­винили по делу М. Горького. Этот срок он получил лишь за один укол, сделанный Горькому якобы умышленно, с целью ухуд­шения здоровья писателя. В момент приезда сюда отца он отсидел уже 13 лет.

   Узники лагеря были почти все уже преклонного возраста, но работали в тяжелых условиях, выполняли исключительно физи­ческий труд на лесозаготовке, строительстве железной дороги. Еда — миска баланды из гнилой картошки и капусты да хлеб, почти не отличающийся от блокадного. На работу выгоняли всех, даже слабых и больных, ко­торые едва волочили ноги. Они старались не отставать от дру­гих, потому что знали: если что не так, убьют, а потом пригото­вят акт о несчастном случае во время работы. Так шли месяцы, заключенные переносили все тяготы и унижения, жаловаться было некому.

   Однажды пропал сосед отца профессор Маслов. Его вызва­ли в дежурку, и он не вернулся. Ходили всякие слухи: что его перевели в другой лагерь, что он в карцере, что освободили. Прошло около месяца, а его все нет. Как-то после работы отец пошел в санчасть и вдруг своим глазам не поверил… В белом ха­лате ведет прием больных про­фессор Маслов. Выглядел он хорошо. А ведь, до этого то­же трудился с ними на лесозаготовках.

   Позже он рассказал все отцу: — Вызвали меня, выдали новую одежду и куда-то повезли, ниче­го не сказав. Приехали в какой-то город, заходим в большое зда­ние. Я решил, что это госпиталь — пахнет лекарствами, ходят лю­ди в белых халатах и военной форме. Входим в палату, где лежит только один больной. Им оказался начальник управления лагерей Дальнего Востока и Си­бири в чине генерала. Познако­мили меня с его историей бо­лезни и говорят: «Консилиум спе­циалистов пришел к выводу, что генералу срочно надо делать. операцию. Это по вашей специ­альности и поэтому операцию поручаем вам». От неожиданно­сти я растерялся и отвечаю: «Хирургической практикой не зани­маюсь уже много лет и, потом, вам должно быть известно, за что я отбываю срок».

   «Я вам верю и надеюсь на хороший исход, — заговорил уже сам больной. — В случае же неудачи вас не накажут, я подпишу бумагу на этот счёт», — продолжал он.

   Через некоторое время после того, как профессор поправился, пришел в «форму», была сделана операция, причем удачно и профессионально четко. Маслов о какой бы то ни было мести не думал, он был прежде всего че­ловеком и хорошим специалис­том-медиком, преданным своему делу. Генерал не забыл его, назначил ведущим врачом сан­части лагеря.

   К больным профессор относил­ся по-человечески, всячески ста­рался поправить их здоровье, слабых из зоны на работу не выпускал.

   Подошел 1953-й год. Отец вспоминал:

   — Обычно после утреннего туалета народ торопился в столовую на завтрак. А в то утро на территории лагеря творилось что-то непонятное. Одни о чем-то громко говорят, другие смеются и странно ведут себя. В эти ми­нуты никому словно не было де­ла до других. Каждый сам по себе плакал или смеялся, выкри­кивал ругательства или ликовав как выяснилось, стало известно о кончине Сталина. Все ломали голову, кто же заменит его? Хо­телось немедленно связаться с внешним миром, узнать все, что творится на воле. А это было невозможно. Передать что-то че­рез освободившихся — тоже исключено. Их одевали в новую одежду. Старая оставалась здесь.

   Но связаться с новым руководством было крайне необходимо. В те дни освобождалась одна женщина, она согласилась на свой риск вынести и вручить ад­ресату коллективное письмо по­литзаключенных в ЦК КПСС. К счастью, замысел удался. Это мы поняли потому, что в лагерь за­частила московская комиссия.

   Происходили заметные из­менения в режиме, питании заключенных и т. д. Мы стали чув­ствовать себя более свободно, появился какой-то проблеск на­дежды.

   Примерно через полгода опять приехала представительная ко­миссия из Москвы. Стали вызы­вать на беседы некоторых заключенных. Вызвали и отца. Ему сообщили о том, что тщатель­ный пересмотр его дела под­твердил, что его осудили неза­конно. Тут он конкретно убедил­ся в действии коллективного пись­ма. «Как только освободитесь, обязательно обратитесь с заяв­лением об окончательной реаби­литации в областные судебные органы», — наказали ему. Он не сразу отреагировал на услышан­ное, был потрясен, как и все. Немного погодя пришел в себя и стал с нетерпением ждать радостного дня освобождения.

   В составе той самой комиссии отец узнал одного из бывших за­ключенных, который в течение ме­сяца находился в их бригаде. Потом он узнал, что многие члены этой комиссии, действительно, находи­лись в лагере на правах заключенных для сбора материала, подтверждающего указанные в письме факты. Настал долгожданный день 12 мая 1956 года. Шестидесятивосьмилетний узник, терявший здоровье, инвалид группы, отсидев без вины 6 лет вернулся в родной город Уфу.

   В коридоре, в старенькой фуфайке, в сапогах, с котомкой за плечами стоял обросший, измученный старик, вспоминала мать о приезде отца. Не сразу узнала она его… Прошел в комнату и рухнул на кровать. Кормила его через каждые 2-3 часа днем и ночью. Встанет, бывало, и умоляюще взглянет в глаза — просит еду.

 

На свободе, но во власти бюрократов

 

   После короткого отдыха отец решил действовать, как ему было рекомендовано. С заявлением на руках он отправился в Верховный суд республики. Он надеялся, что его расспросят и отнесутся с уважением и пониманием. Но не тут-то было. Прием был ле­дяным, разговор как таковой не состоялся. Оставив заявление, он стал ждать ответа. Прошло вре­мя, а его нет. Неоднократно ходил он в суд, обращался в прокуратуру республики — то же самое.

   На него смотрели по-прежнему как на врага народа. Каждый боялся испортить свою репутацию, карьеру. Отцу до глу­бины души было обидно, он не мог понять всего, что происхо­дит. Не дремали и его недобро­желатели. В то время доносчики и подхалимы были ещё в почете. Искать, а тем более найти справедливость было трудно.

   Оставалось одно – обратиться за помощью в ЦК КПСС. Тогда-то мы с отцом написали обстоятельное заявление на имя первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева.

   Таков финал этой печальной, даже трагической истории. Несмотря на тяжелые испытания, унижения, отец не терял бодрости духа и оптимизма, не отказался от любимого дела, продолжал трудиться и бороться за свои творческие и научные принципы. Однако нападки клевета не ушли из его жизни. Литературные материалы отца так же не печатались, пьесы не ставились театрами. Оказывали свое действие пресловутые ярлыки «валидовщика», «националиста», «врага народа». Люди, призванные обратить внимание на его литературные труды, оказались чрезвычайно трусливыми.

   В течение десяти лет после освобождения из мест заключения он искал пути выхода из тупика, искал справедливость. Все это подрывало силы, здоровье. После продолжительной и тяже­лой болезни 9 марта 1966 года отец скончался в Уфе.

   Прошло столько лет, но не ухо­дит из сердца обида. Почему имена всех тех доносчиков, кле­ветников до сих пор остаются в секрете? Теперь-то, в годы глас­ности и демократии, народ должен знать обо всем.

   Как сын, я горжусь своим от­цом, безмерно счастлив, что наконец-то его по-настоящему по­няли, как писателя, обогатившего творчеством родную культуру, а значит и свой народ, старавшегося сохранить его историю, его поэтическую память. Научная конфе­ренция, торжественный вечер, посвященные 100-летию со дня рождения отца, многочисленные публикации в газетах и журна­лах, радио и телепередачи о нем — и есть первые шаги в этом направлении.

 

Нажип Бурангулов.