Салтыков, Ф. И. Шаги в бессмертие / Ф. Салтыков. — Текст : непосредственный.
Путь Октября. — 1984. — 18 сентября. — С. 3.
Шли последние недели войны. Чтобы ускорить разгром фашистской группировки и тем уменьшить наши потери, командование советских войск принимает решение высадить в тылу врага десантные группы разведчиков с задачей выявления глубоко замаскированных целей и корректировки по ним огня нашей артиллерии и авиации.
О том, с какими мыслями и чаяниями советские воины шли в последний решающий бой, рассказывается в новой документальной повести нашего Мелеузовского автора Ф. И. Салтыкова «Накануне».
Ниже публикуются отрывки из этой повести.
К вечеру отряд десантников во главе со старшиной Савченко прибыл к месту тренировок. Вскоре подъехали на трех машинах капитан Карпов и старший лейтенант Бурянчиков с готовыми плотами, и выгрузили их у самого берега, заросшего высоким кустарником.
Место было тихое, чуть вдали от переднего края, где лишь изредка рвались мины и снаряды, но пули уже не свистели. Устье небольшой реки у залива Фриш-Гофф с широкой и глубокой лагуной было хорошим местом для тренировок.
Отряд разместился в небольшом фольварке дачного типа (видимо, достояние какого-то гроссбауэра), случайно сохранившимся во время недавних боев.
Когда над заливом легла ночь, разведчики вышли на первую тренировку. В любом новом деде не обходится без казусов. Не успели плоты отплыть на сотню метров, как Петрос Олоян, который работал шестом, потерял на мгновение равновесие, и бухнулся в пучину. Проходят десять, двадцать, сорок секунд, а Петроса все нет и нет.
Тогда, долго не раздумывай, в воду бросился командир группы сержант Пономарев. Снова тревожное ожидание. Сержант вынырнул один и уже готов был, поднять тревогу, пригласить всех на поиск. Но в этот момент послышался голос Олояна — глухо, отдаленно, он раздавался будто из-под земли. Сразу не могли понять, где же человек. Пономарев и Охтин стали вглядываться в ночную темень, но нигде не видно товарища. И вдруг уже совсем отчетливо донеслось: «Не волнуйтесь, я здесь, под плотом, сейчас выплыву». И на самом деле, вскоре Олоян был уже на плоту.
Случай с Олояном не прошел без последствий. На утро, когда вернулись в расположение, под хохот товарищей Петрос был перекрещен в Кондрата Водохлебова, а капитан Карпов, поругав Олояна за невнимательность, тут же похвалил его и за находчивость.
Они были в маленькой комнатке. Алексей лежал на узенькой кушетке, вытянувшись во весь рост, а с краю сидела Вера. Каждый раз, когда им удавалось уединиться, Алексей принимался рассказывать Вере о своем Брянске, о том, какой это чудесный город, в котором живут потомственные паровозостроители, люди с большой прекрасной рабочей душой, рассказывал об отце и матери, человечней которых, пожалуй, нет на свете, о братишке и сестренке — близнецах, неразлучных шалунах в школе и дома, о своих товарищах и друзьях по учебе и работе на заводе. Вера привыкла к героям его рассказов, порой ей казалось, что с ними был не Алеша Пономарев, а она сама, и каждого из них она могла бы, почти осязаемо, представить и жила уже почти той жизнью, какой жил когда-то Алеша в далеком городе. Заканчивая свои рассказы, Алеша как всегда, говорил:
— Не веришь? Ну, вот приедешь — сама увидишь.
Он уже не мог представить себя без нее; во всех рассказах, думах рядом с собой всегда видел ее.
Сегодня сержант. Пономарев был настроен особенно бодро. Вере трудно было понять, почему, то ли, чтоб скрыть от нее свою тревогу о предстоящей операции, то ли что другое, но бодрость его была такой естественной, что невозможно было уловить даже какой-то намек на внутреннее смятение.
А Вера вдруг тепло прильнула к нему, даже не сознавая всего, чего хотела ему сказать, зашептала:
— Алешенька, милый, у нас будет ребенок.
— Что? Что ты сказала? Повтори! — вскочив, резко сказал он, и так стиснул ее в своих объятиях, что Вера не сразу поняла, то ли обрадовало, то ли напугало его это известие.
— Третий месяц уже, — еще тише прошептала она.
— И ты от меня это скрыла? И не совестно тебе? — с укором глянул на Веру он, но в глазах его светилась какая-то особенная теплота, руки его мягко разжались и, как огромные клешни, легли на ее колени, лицо покрылось густой краской от вдруг нахлынувшего чувства. Несколько мгновений она не могла вымолвить слова, смотрела в его голубые светящиеся от радости глаза, и теперь уже точно знала, что не ошиблась в своем ожидании, хотя в подсознании и не была уверена в том, что сообщила ему в удачное время.
— С чего ты взяла, что я сержусь? — он порывисто встал. — Эх, если бы сейчас мы были дома, я на руках бы носил тебя. Ну, да ладно, мы еще будем дома. Обязательно будем. Скоро. Но знай, вот здесь у меня сейчас столько радости, наверное, ее хватило бы на всех людей. Это же чертовски здорово, Веруся! И ты не представляешь себе, как это здорово, ушел почти мальчишкой — и нате вам, возвращается сержант Алексей Пономарев мужем и отцом, с женой и ребенком. Каково, а? Вот старики мои обрадуются, — а потом, вдруг переменив тему, он спросил. — Слушай, Верусь, а не можешь ты мне сказать: кто же у нас будет — мальчик или девочка?
Он молча походил с минуту по тесной комнатушке, углубившись в размышления. Пономарев был возбужден от сегодняшних событий. Не успел он в душе уложить на свое положенное место первую радость — прием в члены партии, как сразу же обрушилась другая. «Вот ведь как бывает в жизни: все фронтовые будни казались какими-то серыми, бесцветными, привычными. И вдруг, словно вспышка молний», — думал он о своих радостях. Но, сделав несколько шагов, остановился перед Верой, и, как-то виновато глянув, сказал:
— Ты посиди, а я на минутку к ребятам, посмотрю, что они там делают.
Когда он вышел, Вера встала и подошла к окну. На дворе по-прежнему шел дождь, сквозь струйчатые подтеки воды на стекле она видела, как небо, окутанное свинцовыми глыбами облаков, медленно расслаивалось и отколовшиеся куски медленно отплывали куда-то на северо-запад.
Она вдруг отпрянула от окна и тут же, сжав руками отяжелевшую грудь, ничком кинулась на кушетку, на которой только что лежал Алексей, и вся затряслась в беззвучном рыдании. Ее душила бессильная горечь перед неотвратимым: не успеет стемнеть, как разведчики, словно вон те облака, уплывут в жуткую неизведанность, уплывет с ними и самый дорогой для нее человек. Увидятся, встретятся они еще когда-нибудь? Она слишком хорошо знала, на что они идут.
(Продолжение следует)
Салтыков, Ф. Шаги в бессмертие / Ф. Салтыков.
— Текст : непосредственный.
Путь Октября. — 1984. — 22 сентября. — С. 3.
(Продолжение. Начало в № 113)
Сержант Пономарев, возбужденный сообщением Веры, несколько минут бродил по двору усадьбы, не замечая ни хлещущего по лицу дождя, ни наступающего вечера. Только участившаяся стрельба на переднем крае и близкие разрывы снарядов вывели его из этого состояния. К радостному чувству его примешалась какая-то не проходящая горечь. Унылой сыростью она растворялась в сознании, и радостное состояние постепенно отступало вглубь. И тогда он, чтоб не впасть в отчаяние, резко повернулся и побежал к дому.
— Петрос, дай мне пару листов чистой бумаги, — попросил он.
Олоян, покопавшись в сумке, вытащил несколько листочков и подал сержанту, удивляясь тому, почему вдруг ему понадобилась бумага.
Пономарев с минуту посидел в задумчивости, а потом устроился с краю столика и торопливо начал писать:
«Командиру 1-го разведвзвода старшине тов. Савченко Т. Е. от командира 2-го разведотделения сержанта Пономарева А. Д.
Рапорт
Ввиду того, что я и санинструктор старшина медслужбы Залевская В. Г. уже давно являемся фактически супругами, прошу Вас ходатайствовать перед командованием о нижеследующем:
- Оформить наш брак юридически приказом.
- Поскольку моя супруга Залевская ждет ребенка, прошу отчислить ее из армии и направить по адресу проживания моих родителей в город Брянск, ул. Котовского, 34, т. к. у нее нет никого в живых из родных и близких, убиты фашистами.
Командир 2-го разведотделения сержант А. Пономарев».
Дописав рапорт, Пономарев несколько раз его перечитал, в двух местах поставил запятые, пропущенные в торопливости, свернул вчетверо исписанный листок и, отложив его в сторону, начал писать на втором:
«Верочка, мой бесценный друг!
Если нам суждено больше не увидеться (ты ведь знаешь, на какое задание мы идем), то очень прошу тебя — уезжай, и как можно скорей, к моим родителям. Я тебе много рассказывал о них. Они будут тебе отцом и матерью, очень славные старики. Кто у нас родится — сын или дочь — это будет наша крошка. Старайся воспитать человеком с большей буквы, или хотя бы таким, какими были мы сами. Тебе будет нелегко. Война, фашисты принесли много горя. Но бойся не трудностей, как говорит мой отец, а бойся пресыщения. Трудности всегда можно преодолеть, а пресыщение — это рак души, хуже любой болезни. Воспитывай нашу крошку скромной, прививай честность и трудолюбие, а остальное само приложится.
Любовь моя, Веруся! Знай: нисколько не жалею ни о чем и ни о ком, кроме своего поколения, многим из которых не суждено увидеть свое будущее. Устраивай себе жизнь так, как подскажет тебе твой разум.
Ах, как еще плохо устроена наша планета!
Люблю, целую тебя. Прощай. Алеша».
К вечеру, непогода, бушевавшая весь день, стала стихать, глыбистые облака раздвинулись в сторону, образуя на небосводе светло-голубые прогалины, обложной дождь сменился умеренным ветром, присыпанным мелкой туманной моросью. Заметно сбавил свой буйный нрав и грозный залив. Теперь и волны накатывались на берег лениво, словно устав от долгой и тяжкой работы.
У самой кромки берега, уткнувшись острыми носами в воду, покачивались, хлюпая днищами, ромбовидные плоты со сложенным на них десантным снаряжением. Тут же, напротив, в кустарнике, сидели разведчики в ожидании команды к отплытию. Разговаривали тихо, без шумных восклицаний; даже голосистая тальянка Вити. Охтина сегодня звучала приглушенно. Это были те минуты, в продолжении которых каждый, уходя в самого себя, как бы постигал разумом то, что успел сделать на этом свете и чего не успел. Так бывало всегда перед уходом на боевое задание.
Капитан Карпов, одетый уже во все походное, прохаживался по небольшому пирсу, наскоро сооруженному разведчиками, в ожидании наступления полной темноты. Если бы сейчас было светло, как днем, разведчики наверняка увидели бы на широком лице начальника суровую строгость, которую оно принимало всегда перед выполнением боевого задания. До отплытия оставалось еще с полчаса. Ему хотелось проследить до начала похода за работой вражеских прожекторов: все ли они стоят на прежних местах, не поджидает ли их в пути какой-либо каверзный сюрприз? Изредка он посматривал в сторону разведчиков, собравшихся вокруг Вити Охтина, тихо пиликавшего гармоникой. Чуть в стороне от остальных сидели сержант Пономарев и Вера Залевская. «У этих то есть о чем поговорить в эти последние минуты», — невольно подумал Карпов, и тут же вспомнилось ему почти четырехлетней давности расставание с Анной, сердце защемило, и на душе стало грустно и тоскливо.
Через несколько минут Карпов подал команду:
— Приготовиться к отплытию!
В кустах, где сидели разведчики, гармоника Вити Охтина, как-то жалобно пискнув в несколько голосов затихла, и сразу же все задвигались. Сашко Дюрягин и еще двое десантников, находу попрощавшись с товарищами, бегом направились к своему плоту.
— Смотри, Сашко, держи нашу марку, — напутствовал кто-то с берега, чуть надтреснутым голосом.
— Не подкачайте, ребята.
— Ни пуха вам, ни пера. Карпов, прежде чем погрузиться на плот, подозвал к себе Торцова.
— Вот что, Михеич. В этом пакете рапорт сержанта Пономарева, — передавая ему пакет, наставительно сказал Карпов. — Завтра же его вручите генералу Васильеву, понятно?
— Все понятно, товарищ капитан. Будет выполнено, — скороговоркой ответил и тут же добавил: — Как есть все сделаю.
Карпов круто повернулся к сгрудившейся группе и начал прощаться:
— Ну, ребята, надеюсь, не подкачаете. Не так ли?
— Точно, так!
— Не сомневайтесь, товарищ капитан. Все будет в порядке.
С Пономаревым и Савченко Карпов троекратно расцеловался, приговаривая при этом не по-военному: «Ну, не поминайте лихом. Если, что случится…». А потом уже совсем строго сказал:
— Будьте особенно осторожными при пересечении прожекторной зоны, при высадке. Ясно?
— Ясно и понятно, — проговорил Савченко, пожимая руку капитана.
Плоты с десантниками отходили с интервалом через каждые пятнадцать минут. Первым отчалила от пирса группа капитана Карпова и уже через минуту плот с разведчиками поглотила плотно сгустившаяся над заливом темная ночь, с берега к уплывающим разведчикам теперь доносилось лишь тихое мелодичное пение тальянки Вити Охтина, уплывающего с последнем третьей группой, и приглушенные голоса разведчиков.
(Продолжение следует)
Салтыков, Ф. Шаги в бессмертие / Ф. Салтыков.
— Текст : непосредственный.
Путь Октября. — 1984. — 25 сентября. — С. 3.
(Продолжение. Начало в №№ 113, 115)
Достаточно было легкого прикосновения чужой руки, как Карпов тут же проснулся.
— Товарищ капитан, «языка» притащили, — зашептал Сашко Дюрягин в самое ухо. — Только какой-то странный он.
— Разве я вам приказывал ввязываться в такие дела? — грозно прошептал он в ответ, явно недовольный поступком разведчиков. — Черт, знает, что такое.
Но ничего не оставалось, как только и самому ввязаться. Карпов вскочил с лежанки и осмотрелся в темноте, но ничего нельзя было перед собой различить. Тогда он достал из кармана немецкий фонарик и посветил перед собой. У самого входа, скорчившись, сидел довольно рослый человек с огромным кляпом во рту, у двери стоял напарник Дюрягина, огромный детина, Володя Беднов с автоматом на груди.
— Ну, что за птица, горе разведчики? — вопросительно поглядел он на «языка», и видимо, разочаровавшись в ожидаемом, тут же еще более сердито добавил. — Мазилы несчастные. Кого вы приволокли? Это же католический монах.
Пленный был действительно в монашеской сутане и с крестом на груди, хотя волосы на его голове были подстрижены по самой современной моде «ежик».
— Военный он и в большом чине, товарищ, капитан, — проговорил Беднов. — Разве монахи бывают такими.
— И карту мы у него нашли, — добавил Дюрягин, смущенный несправедливый укором капитана.
— Карта? Это уже интересно. Посмотрим, — оживился вдруг Карпов.
Стоило ему бегло ее обозреть, как сразу стало ясно, что карта могла принадлежать только военному человеку. На ней была нанесена вся обстановка на полуострове.
— Почти все верно, — проговорил Карпов, и тут же на немецком языке обратился к «языку».
— Как давно нанесена на карту обстановка и что означают перечеркнутые условные знаки, обозначающие танки? — спросил Карпов.
Пленный подумал, и потом лишь ответил:
— Последняя обстановка нанесена ровно шесть часов назад. А перечеркнутые условные знаки — это ранее закопанные танки, но снятые вчера с позиций для прорыва вражеской обороны. Надеюсь, вас это устраивает?
Карпов, осветив фонариком, посмотрел на часы. Наступало время выхода в эфир, и теперь ему уже некогда было возиться с пленным, с него достаточно: он сказал самое необходимое для Карпова.
— Уведите пленного в соседний блиндаж — и ни на секунду не спускать с него глаз. Ясно? — приказал Карпов разведчику Беднову.
Радист, настроив радиостанцию на волну, начал передавать координаты целей врага.
— Торпедо-Один! Торпедо-Один! Как слышите меня? Прием.
Пленный оказался адъютантом командующего фашистской группировкой подполковник Вернер.
Только под утро группе Савченко удалось найти более подходящее место. Это была не то мельница, не то элеватор на самой дальней окраине населенного пункта Валитта с высокой каменной башней. Видно было, здесь совсем еще недавно находились люди, кругом валялись остатки еды, разного тряпья, туалетные принадлежности и даже заправленные постели были совсем не тронутыми.
Значит, ушли поспешно еще с вечера. Более удобного места трудно было найти: на возвышенности и с высокой башни — для наблюдения в самый раз.
— Как на Тянь-Шане. Малина — дело! — заключил Остап Забейворота, осмотрев внимательно место расположения группы.
В тот момент, когда заработала радиостанция группы Карпова, у аппарата дежурил сам старшина Савченко, радист Остап Забейворота отдыхал, а Петя Жариков стоял на часах у входа в помещение.
— Я — Торпедо-Один. Я — Торпедо-Один. Слышу вас хорошо. Прием, — ответил Савченко.
— Торпедо-Один, Торпедо-Один. Сообщите свои координаты. Прием, — запросила станция Карпова.
Савченко, уже заранее подготовленный к ответу, тут же начал передавать место нахождения своей группы. Потом станция Карпова на той же волне стала вызывать группу сержанта Пономарева.
Петрос Олоян очнулся от какого-то мощного гула, сотрясавшего все вокруг. Он с тяжелым усилием от резкой боли в Голове открыл глаза и увидел пролетавшие над ним самолеты. Они летели так низко, поднимись он на ноги, рукой достал бы до крыльев. Петрос сделал даже движение, чтобы вскочить, но тут же со стоном повалился на землю. Несколько минут он лежал, не думая ни о чем, просто ни о чем не мог думать и ничего не, приходило в голову — она была налита свинцовой тяжестью.
Потом Олоян сквозь шум моторов явственно услышал стон, он был глухой и немощный. «Что это со мной? Где я нахожусь? Кто там стонет? прорезали сознание тревожные вопросы. Стон снова повторился, теперь он был жалобным и призывным. Тогда Петрос, превозмогая страшную головную боль, собрав последние остатки сил, пополз на голос человека.
Сколько он полз и каких ему усилий это стоило — сейчас было не до этого: в небольшой песчаной воронке, полузаполненной водой, он увидел сержанта Пономарева, лежащего ничком на животе. Он продолжил время от времени стонать. И, только сейчас Петрос Олоян явственно вспомнил все, что с ним произошло. И тогда, не раздумывая уже ни о чем, он последним усилием оттолкнулся ногами и руками и скатился в воронку.
Сперва он хотел перевернуть сержанта на спину, но тот, застонав еще сильней, еле внятным языком прошептал:
— Не надо. Не надо, и так уж…
Олоян оглядел Пономарева: на левом боку, чуть ниже щиколотки, бесформенной массой запеклась кровь, вторая рана, на правой руке, еще сочилась кровью. «Хотя раны, видно, тяжелые, но не смертельные», — подумал сразу он и с усилием начал разрывать перевязочный пакет. Закончив перевязку сержанта, Петрос ощупал себя: фляжка была на месте. Он отвинтил крышку и поднес флягу к губам товарища. Пономарев сперва никак не мог глотнуть. Потом Олоян подсунул левую руку под его голову и чуть ее повернул. Сержант сделал несколько жадных глотков и затих.
— Петрос, а Петрос — это ты? — вдруг более внятно спросил Пономарев.
— Это я, сержант. Я — Петрос, — живо отозвался Олоян.
— А где Витя? Где Витя Охтин? — еле переводя дыхание, снова спросил сержант.
Что мог ответить Олоян сержанту, если он ничего не знал о судьбе своего друга. Переползая к воронке сержанта, он осмотрел почти всю поверхность крохотного островка, но никого не нашел, кроме самого сержанта.
— Не знаю, товарищ сержант, где Охтин. Здесь, на островке, его нет, — ответил он.
— Ох, жжет. Сильно жжет. Пить. Воды, — снова застонал Пономарев, жадно глотая воздух.
(Продолжение следует)
Салтыков, Ф. Шаги в бессмертие
/ Ф. Салтыков. — Текст : непосредственный.
Путь Октября. — 1984. — 27 сентября. — С. 3.
(Продолжение. Начало в №№ 113, 115, 116.)
После нескольких глотков воды сержант снова на несколько минут было затих, но вскоре опять заговорил:
— Слышишь? Слышишь, Петрос? Гудит. Это бой, наши штурмуют. Слышишь?
— Слышу, товарищ сержант. Это наши самолеты бомбят. Весь полуостров горит огнем, — отвечал Олоян.
Пономарев вдруг резко дернулся и на мгновенье приподнялся на левой руке и тут же вновь повалился.
— И-э-э х х, сволочи мы. Лежим…
Он опять затих. Теперь он лежал чуть на боку, и Петрос увидел, как плечи и грудь сержанта еле заметно стали дрожать. Тогда он сорвал с себя плащ-накидку, укрыл ею раненого.
Немного погодя. Олоян с трудом выполз наверх, и еще раз стал осматривать поверхность крохотного островка. Совсем рядом, на бруствере другой воронки, он заметил нечто похожее на брезентовый ремень. «Это же от рации», — промелькнуло у него в голове, и он пополз туда. На дне воронки, рядом с рацией, распластавшись, лежал Охтин. Олоян рывком расстегнув ворот его кителя, приник ухом к груди. Но сердце Охтина уже не билось.
Солнце всходило медленно: сперва где-то на востоке образовался кроваво-багровый диск, затем он, словно набухая, становился все шире и объемней, а темная окраска постепенно все светлела и светлела, и потом веером брызнули вверх мириады ярких золотистых лучей, и диск, еле оторвавшись от горизонта, выплыл в небесное пространство. Казалось солнце, как и не было еще никогда, впервые после многих и многих трудных дней своего космического путешествия рассыпало по земле живительные лучи. Они были теплые и ласковые, проникали во все поры планеты, поднимали к жизни все застывшее и замертвевшее за годы суровой войны.
— А день-то, день какой начинается! — восхищенно воскликнул Остап Забейворота, чуть приостановившись, чтоб поправить горбившуюся за сливой рацию. — Сейчас бы в степь: кругом все цветет и улыбается, малина-дело!
— Не журись, Мокич. Теперь уж скоро, — тут же отозвался старшина Савченко, и добавил: — Пойди-ка погляди, как там чувствует себя Жариков.
— Зараз, товарищ старшина, — сказал Забейворота и стал дожидаться приближения двигавшейся за ними колонны.
Старшина Савченко шагал, сильно прихрамывая на левую ногу. Идти ему с каждой минутой становилось все трудней. Рана на голове, забинтованная толстым слоем марли, и пуля, задевшая сухожилие левой ноги, давали знать: резкие боли сопровождались учащающимися головокружениями. Вот он шел, превозмогая все: и боль, и тошноту, и головокружение. Чтоб свободней дышалось, он снял ремень, отстегнул запотевший воротник унтер-офицерского кителя, отбросил куда-то за дорогу ненавистную немецкую пилотку. Теперь уже маскировка была ни к чему. Остатки окончательно разложившихся и деморализованных войск фашистской группировки, потеряв всякое управление над собой, сдавались в плен.
Они шли впереди длинной колонны каких-то странных людей: одни одеты в висевшие на тощих их телах оборванные макинтоши и плащи с заношенными засаленными шляпами на голове, другие — в полосатых тюремных халатах и разноцветных беретах, третьи — в простых, но сильно потрепанных гражданских одеяниях. У многих за плечами висели карабины, и автоматы за поясами болтались гранаты лимонки. В середине колонны на вытянутых руках несли несколько носилок с раненными.
— Все в порядке, товарищ старшина. Жариков чуть только морщится и улыбается. Малина-дело! — доложил ефрейтор Остап Забейворота, догнав Савченко.
— Ты сказал бы, чтоб несли осторожней, — проговорил Савченко в ответ.
— Они и так того… несут его как святого, малина-дело! — отозвался Остап.
— Вот и хорошо. Пусть так и несут.
— А как же иначе? Если бы не Жариков?
«Если бы не Жариков»… Да, если бы не он, то те двести сорок узников, которые сейчас шествовали за ними в длинной колонне французов, бельгийцев, англичан, чехов, русских и даже немцев, были бы, пожалуй, в могиле, нет, не в могиле, а лежали бы мертвыми на дне крутого оврага.
Это было в самый разгар сражения. Группа старшины Савченко корректировала огонь корабельной артиллерии на подавление и разрушение тыловых целей врага. Увлеченные своими делами, ни Савченко, ни тем более Забейворота, занятый передачей команд старшины по рации, не заметили, как откуда-то из-за ближнего пригорка появилась длинная колонна гражданских лиц, еле бредущая под конвоем немецких солдат. Конвоиры то и дело резко вскрикивали, подгоняли прикладами отстающих. Было ясно, что их ведут на расстрел к крутому оврагу, выходящему к заливу. Заметив это со своего места наблюдения, Петя Жариков тут же подскочил к старшине:
— Товарищ старшина, разрешите, я их, карателей, враз срежу? — обратился он, показывая на бредущую колонну.
Раздумывать времени не было. Обреченных уже подогнали почти вплотную к краю оврага.
— Живо, Петя, двором на левый фланг, — скомандовал Савченко. — Мы тебя прикроем.
Потребовалось всего несколько минут. Когда обреченных фашисты уже поставили в первую партию в одну шеренгу у самой кромки глубокого оврага, а сами отошли вправо на двадцать-тридцать шагов, готовые вот-вот открыть огонь, заработал автомат Жарикова, а сверху, с вышки, загремели выстрелы Савченко и Забейвороты. Каратели, как подкошенные, начали валиться замертво, а оставшиеся в живых, отстреливаясь, отползали к берегу залива. Вскоре они почти все были уничтожены. Узники, обреченные на неминуемую смерть, в первое мгновение застыли в недоумении, но тут же поняв в чем дело, кинулись на убитых карателей, и, выхватив у них автоматы, карабины и, гранаты, начали помогать разведчикам.
В короткой, но ожесточенной схватке получил сквозное ранение в грудь Петя Жариков и два ранения — Савченко. Нелегко было сдерживать напор подоспевшей новой команды карателей численностью до роты, если бы в этот момент из-за увала не показались советские танки и самоходки, с ходу давая прицельный огонь по отступающим гитлеровцам,
Старшину Савченко сейчас заботили вопросы: что стало с группой сержанта Пономарева? Почему группа капитана Карпова до сих пор не вышла к назначенному месту — фольварку Карлсдорф, как было условлено перед свертыванием? Чуяло сердце старшины что-то недоброе, зловещее. А тут еще с рацией беда случилась — осколок разбил передатчик, нельзя уже ни с кем связаться.
(Окончание следует)
Салтыков, Ф. Шаги в бессмертие / Ф. Салтыков.
— Текст : непосредственный.
Путь Октября. — 1984. — 2 октября. — С. 3.
(Окончание. Начало в №№ 113, 115, 116, 117)
Группа Карпова в это время вела ожесточенный бой с озверевшими власовцами, пытавшимися в своей ненависти сжечь даже случайно уцелевший большой склад продовольствия. Случилось это уже на пути к своим войскам. Группа пьяных офицеров и унтер-офицеров из полка власовцев, отступая, наткнулась на этот склад и начала погром. В это время разведчики Карпова, проходившие мимо, заметили, как один из предателей стал поджигать возле дверей сложенные кучи каких-то бумаг и щепок. Карпов сразу оценил обстановку, и тут же заработали автоматы. Власовцы сперва опешили от неожиданности: как так, свои стреляют по своим? Но, видя, что напавших на них всего несколько человек, а их — более трех десятков, кинулись на разведчиков.
Четыре раза бросались предатели на них, но каждый раз откатывались назад, оставляя на пути мертвых и раненых. Но позиция разведчиков была далеко несовершенной — неглубокий кювет дороги. Вот упал сраженный атлет Беднов, уже три ранения получил радист, повисла в бездействии левая рука ординарца Сашко Дюрягина, темной струйкой бежала кровь по лицу самого Карпова от осколка гранаты. А тут еще незадачливый пленный — адъютант генерала фон Краузе — лежит и скулит, боясь за свою жизнь. К тому же и боеприпасы на исходе, остается единственная надежда — несколько гранат.
Капитан Карпов уже был готов к самому худшему исходу — силы были явно неравными: власовцы, видимо, разгадав, с кем имеют дело, яростно бросились в атаку на разведчиков. Он хотел крикнуть Дюрягину, чтоб тот начал отход. Но в это время откуда-то справа появились краснофлотцы, видимо, только что высадившиеся с кораблей. Предатели, наседавшие на разведчиков, увидав их, стали группами и в одиночку разбегаться в разные стороны — это была единственная возможность хоть на время ускользнуть от возмездия.
Можно было бы считать, что группа капитана Карпова завершила выполнение своей боевой задачи, если бы не обстоятельство, закончившееся едва не трагично для разведчиков. Этому был виной сам Карпов. Когда разбежались власовцы, он поднялся и пошел навстречу приближающимся Краснофлотцам, держа в руке немецкий пистолет уже с пустой обоймой. Шагавший впереди цепи морской офицер вдруг вскинул автомат и дал очередь, целясь уже в разведчиков. Капитан Карпов на мгновенье оцепенел, но тут же, опомнившись, закричал:
— Не стреляйте! Свои. Мы — десантная группа разведчиков, — вспомнив, что он в форме власовского офицера, тут же на землю кинул пистолет.
В одно мгновенье разведчики оказались в окружении краснофлотцев.
— Туфта это, братва. Никакие они не разведчики. Немецкие холуи — предатели! — закричал кто-то из матросов, подступая с автоматом и разведчикам. Его поддержали остальные:
— В расход их! Нечего с ними чикаться.
— Сволочи продажные. На распыл!
— Точно, братва. Фашистские юлизы! Смерть им!
— И одежда на них гитлеровская, и морды у них бандитские…
Морской офицер, видимо, озадаченный объяснением Карпова, несколько минут стоял, слушая гвалт своих матросов, а потом зычным голосом скомандовал:
— Отставить!
Из донесения командования: десантная группа капитана Карпова передала координаты 96 вражеских целей, группе старшины Савченко — 32 цели. Группа сержанта Пономарева погибла. Действия десантных групп помогли успешному разгрому последней группировки врага в Восточной Пруссии.
Вместо эпилога
День был точно такой же солнечный, теплый — как и тридцать девять лет назад, когда на этом месте советские солдаты, сделав последние залпы, зачехлили свое оружие. Тогда этот безымянный курган был весь изрыт воронками от бомб, снарядов и мин, вокруг валялись трупы убитых гитлеровцев, в безмолвии застыли искореженные вражеские танки, самоходки и пушки.
Сейчас здесь раскинулся парк, а на самой вершине кургана — большой бронзовый обелиск-памятник погибшим героям.
Из-за поворота на широкую аллею, ведущую к обелиску, вышла большая группа людей. Они шли попарно в два ряда, словно в солдатском строю, медленно и торжественно ступая по цветастому ковру мятлика и клевера, устилавших всю аллею. Они приехали сюда из разных концов нашей необъятной страны, чтобы отдать дань тем, память о которых живет в их сердцах.
В задумчивом молчании шагает Андрей Карпов, теперь уже известный всей стране ученый-селекционер, и Тарас Савченко, директор большого зерносовхоза в Заволжье. У обоих на груди блестят знаки героев войны, а у Карпова — плюс еще и Героя Труда. Да, и на них годы уже оставили свои отпечатки, им ведь тоже седьмой десяток. А вслед за ними идут Петрос Олоян в Вера Задевская, позади их сопровождают внук и внучка. Все они загорелые, смуглые от жаркого армянского солнца. Их сыну — скоро сорок, и он удивительно похож всеми чертами на того, кто пал смертью героя в ту десантную ночь почти сорок лет назад. Живут они теперь в далеком солнечном Ереване, достиг Петрос своей цели — стал зоотехником, и вот уже второй десяток лет возглавляет отдел министерства сельского хозяйства своей республики. Вера Заленская, теперь его жена, воспитывает и учит детей в школе.
Шагают один за другим в задумчивости и молчании, вспоминая о далеком прошлом, слегка уже окутанном временем. Вот, чуть прихрамывая, шагает Остап Забейворота, добрый хозяин колхозных пчел, а рядом с ним — теперь опытный следопыт сибирской тайги инженер-геолог Сашко Дюрягин.
Времени подвластно все живое. Если бы не так, то сейчас мы увидели бы здесь генерала Кусакина и маршала Крылова, и лейтенанта Скорняка, и колхозного трудолюба Михеича. Пусть будет им пухом земля, время их унесло с собой. Нет сегодня здесь Алеши Пономарева, нет весельчака и балагура Вити Охтина, мечтавшего стать когда-то композитором-песенником, нет могучего силача Беднова и многих, многих других, чьи имена сейчас в столбцах на мертвом мраморе огромной плиты.
Возложив венки к обелиску люди, как по команде, отошли на шаг назад и застыли в скорбном молчании. В эти минуты каждый думал о своем, и, видимо, перед мысленным взором, словно кинокадры из старой фильмотеки, возникали образы друзей и товарищей, с которыми делили все — и горечь, и радость тех суровых и героических дней.
Ф. Салтыков.