Встреча двадцать восемь лет спустя, или Знак судьбы

Силина, Т. Встреча двадцать восемь лет спустя, или Знак судьбы

/ Т. Силина. — Текст : непосредственный.

// Путь Октября. — 1991. — 20 августа. — С. 2-3.

 

Где ты, сестренка?

   Вот она — улица Смоленская. Скорее, скорее сынок. Где же дом № 73? Минигуль растерянно остановилась, не в силах поверить собственным глазам. Сынишка тревожно смотрел на мать, еще ничего не понимая, но уже чувствуя особым детским чутьем, что произошло нечто непоправимое, иначе не было бы у мамы такого лица.

   А Минигуль вдруг покинули силы и охватило какое-то отупляющие безразличие: чужой многоэтажный дом, холодно взирающий на нее равнодушными окнами, отнимал последнюю надежду. Здесь вместо этой многоквартирной махины должен был быть частный, семьдесят третий, в который в 1965 году привезли ее младшенькую сестренку, чтоб навсегда уберечь от сиротской судьбы…

   В Кумертауском архиве Минигуль была с мужем уже после того, как съездила в поселок Маячный, отыскивая дом грудника, куда привез брат отца полураздетую, и простуженную малышку поздней осенью 64-го. Дом грудника «ликвидировали». Какое беспощадное слово., оттого еще горше. Но в детском доме в Маячном вспомнили тот случай, не могла забыться девчушка с полуголыми ручками и ножками, вцепившаяся в не совсем твердо державшегося на ногах мужчину. И сердце Минигуль, которое наполовину состояло из «болей» с четырех лет оставшейся без матери и отца девочки, приняло в себя еще одну. И с тех пор эта боль не утихала — жива ли Гульчира?

   В больнице поселка подсказали — обратитесь в архив Кумертау. И наконец за долгие месяцы поисков счастье улыбнулось Минигуль — из архива пришло письма, где сообщалось, что Гульчиру взяли на воспитание и увезли в Мелеуз.

   … Из оцепенения вывел голос сына: «Мама, что с тобой?». Да, да надо взять с себя в руки, на четной стороне улицы сохранилось много частных домов, может, кто-то из стариков помнит Васильеву, у них память долгая. И мать с сыном пошли по дворам. Встречали из по-разному — кто-то внимательно — участливо, а кто-то и раздраженно — нетерпеливо — какие только небылицы ни приходилось выслушивать! Но никто не помнил женщину, взявшую на воспитание ребенка. И, оскорбившись за незнакомую ей доколе мать ее младшей сестры. Минигуль стремительно вышла из дома, где ее обожгли насмешливые слова: «У нас все своих рожают», в запальчивости не обратив внимания на голос из соседней комнаты: «Мама, ты что, забыла про тетю Лену? Она же брала девочку!»

 

«Разыскиваю Васильеву В. Е.»

   В отделе объявлений редакции день шел своим чередом. Поздравления, соболезнования, объявления о потере, продаже, обмене. Стандартные строчки привычно ложились на лист, не удивляли, не тревожили. И вдруг неожиданное: «Разыскиваю В. Е. Проживающую в 60-х годах на Смоленской, 73».

   Вскинули головы, с интересом оглядывая невысокую худенькую фигурку странной посетительницы. И в который раз Минигуль начала свою печальную историю.

   Отец с войны вернулся инвалидом, без ноги и с изуродованным лицом. Но жена ему попалась славная: чистоплотная на редкость, в деревне белоснежные накрахмаленные простыни — в диковинку, а у Бибигуль других не было. И руки проворные, умелые — сама паласы ткала, шали вязала. Рядом с ней годы летели незаметно. Первенец, Равиль — отцовская гордость, помогал матери по дому. А Минигуль, которой тогда едва три года исполнилось, помнит, как она ручонки свои детские старательно маме под нитки подставляла, а та быстро, быстро — не уследишь, наматывала клубок. В доме — достаток, дети подрастают, третьего ждали.

   Один день отбросил все прошлое: семейное тепло, радость, надежды. Труп отца на покосе лишь на второй день нашли — как коса сорвалась, вспоров живот, одному Богу ведомо. Младшенькая Гульчира в то время еще в колыбели лежала. Минигуль отца не помнит совсем, да и мать смутно, но тот день, когда умерла мама — как сейчас перед глазами. На полу сидели за рабо­той, вдруг она упала, захрипела — до больницы не довезли. Диагноз болезни поставили посмертно — менингит.

   Родственников и со сто­роны матери, и у отца было немало. Всем нашлось, что взять в крепком, полном добра, доме Халимовых. Только сироты мимо рук прошли. Четырехлетнюю Минигуль первой в детский дом отдали, в до­школьный, в Белебей. А Гульчире тогда и двух лет не было. Успела ли мать от груди отнять? Тогда по­долгу кормили…

   Хотела бабушка ее себе оставить, ан нет — стара слишком, не положено.

   Тогда один из братьев отца и отвез девочку в Маячный в дом грудника, сам с глубокого похмелья, не удосужившись даже одеть потеплее.

   Осенью 64-го Гульчиру сдали, а через год некая Васильева В. Е. «женщина лет 35 из Мелеуза удочерила девочку».

   Так появилось в нашей газете это объявление со скупым набором безликих строк, за которыми слезы, боль и пусть слабая, но вера в чудо.

 

Елена Васильева

   После войны Елена Васильевна заведовала фермой в колхозе имени Мажита Гафури. О механизации тогда слыхом не слыхивали. Доярки, да и сама заведующая (название одно) огромные фляги с молоком на животе перетаскивали. Так и прошел мимо тот «женский век», лучшие годы с флягой на руках, а не с дитем, как полагается. К сорока годам тоска по ребенку стала неодолимой. Посоветовавшись с мужем, Иваном, порешили -чем вдвоем бобылями жить, взять на воспитание девочку, а то и двух, если удастся. А потом распродать немудреное барахлишко, да и податься куда-нибудь, где их не знают. Ездили по детским домам много — в Уфе были, Стерлитамаке, Кумертау — все выбрать не могли, хотелось похожую на себя найти, да и помладше, чтоб родны­ми родителями почитала. Сами-то оба темноволосые, кареглазые, роста неболь­шого. А тут про дом грудника в Маячном услышали.

  Сначала пришли со стороны на детей посмотреть. Все, в основном, рядышком держались, а одна, самая маленькая и тихая, под гри­бочком сидела. Так ее все обидеть норовили — то песком в нее кинут, то ущипнут. Из-под панамки посверкивали большие темные, как угольки, глаза, постоянно блестящие от слез. И этот взгляд, пол­ный недетского горя и обиды, запал Елене и Ивану в самое сердце. Им пред­ложили взять Леночку Ла­рионову — хорошенького, ро­зовощекого, с белыми ло­конами до плеч, голубоглазого херувимчика. И смеялась-то она серебряным смехом беззаботной всеобщей любимицы. Елена Васильевна сказала, как отрезала — не похожа она на мою дочь, повергнув всех в изумление. А, уходя, украдкой глянула на девочку под грибком — та по-прежнему сидела с горестно опущенными плечиками, жалкая и беско­нечно одинокая. «Роднень­кая ты моя» — впервые непрошено мелькнуло в голове у Елены, чтоб став потом навязчивой мыслью вновь и вновь понуждать ее приезжать сюда. И вся­кий раз, раздавая гостин­цы детям, нет, нет, да и взглянет Елена Васильевна на проникшую в душу «черноглазку», этого, по всеобщему мнению, «гадкого утенка».

   После очередной поезд­ки в Маячный Елена, с трудом подыскивая слова, начала, как она считала тогда, безнадежный разго­вор с мужем о том, что она б хотела взять именно ту болезненную девочку, которую все обижают, жаль ее — сил нет. Каково же было ее удивление и об­легчение (будто камень с души упал), когда выясни­лось, что и Ивану она более всех приглянулась, и ему также жаль ее. Врач дома грудника руками раз­вела — зачем она вам? У нее рахит, больные легкие, чуть ходит, почти не разговаривает, из больницы в больницу — на это обречь себя хотите? Ребенка для радости берут, а вы зачем?

   Так одной фразой поставили на Гульчире (а это была она) крест — безнадега. Но Васильевы были упорны и настойчивы — решили взять, возьмем, всех убедили, кучу необ­ходимых справок собрали, получили разрешение на усыновление.

   И хотя столько готовила себя Елена Васильевна к той главной встрече с Гульчирой, стоило взять ее на руки, почувствовать тепло этого хрупкого, казалось, прозрачного тельца, не услышать даже — ощутить полу дыхание, полушепот незнакомого девочке сло­ва «мама» — пошла земля под ногами, упала Елена на стул, крепче прижав к себе уже навеки теперь обретенную дочь. И ни разу за жизнь, как бы ни было трудно, даже в мелочах, не предали друг друга мать и дочь.

 

Марина

   Вскоре Гульчиру окрес­тили Мариной. Слабенькая перенесшая двухстороннее воспаление легких, девоч­ка, действительно, доставляла больше хлопот и огорчений, чем радости. Но Елена Васильевна знала на что шла, терпеливо выхаживала дочку. И все б ни­чего, да подкосила нелепая, нежданная смерть Ивана в 66-м. Беда не ходит одна — сказалось отсутствие прививок, и Марина тяжело заболела полиомиелитом. Елена Васильевна и ее в одну ночь обезноженная дочь остались наедине друг с другом и несчастьем, обрушившимся на них.

   Тут-то и началось — и родственники, и некоторые знакомые твердили — сдай ты ее обратно, зачем те­бе такая непосильная ноша? Была б родная — другое дело. Председатель колхо­за снова на ферму заве­дующей пойти предложил. А дочь? — Где взяла, ту­да и обратно отвези! До сих пор не может прос­тить Елена ему тех жесто­ких слов

   Поставили Марину на но­ги в Кургане, в малоиз­вестном тогда санатории, расположенном в глухом лесу. И те три месяца без дочери Елена места себе не находила — каждую ночь сердце ныло, будто под­сказывало, холодно ей там, одиноко, а, может, и го­лодно. Перед майскими праздниками пришла телеграмма: «Можете забрать дочь».

   Марина вышла навстречу похудевшая, с темным по­лукружьем исплаканных глаз, в не по росту длинной пижаме, небрежно остриженная наголо, в разных сапогах, но на ногах, пусть прихрамывая, шла сама, протягивая навстречу руки.

   В семидесятом Елена Ва­сильевна вышла замуж за Хлопотина Петра Семено­вича. А Марина обрела заботливого отца, который любовно переименовал ее в «Марьку». Дом на Смо­ленской продали, перебра­лись на Партизанскую к Петру Семеновичу. Как-то в классе третьем Марина пришла из школы в сле­зах — и к матери с расспросами: «Мне сказали, что ты мне не родная, что меня в капусте нашли!». Елена Васильевна тут же на­шлась: «А ты ответь — а вас в речке выловили». Марину будто ветром сду­ло, и уже звенит родной голосок с улицы победо­носно — «умыла» обидчи­цу. С тех пор эта тема была закрыта. И когда, уже учись в девятом классе, Марина, убирая в доме, случайно нашла свидетельство о смерти родителей и справку об усыновлении — спрятала их подальше, чтоб не дай Бог кому на глаза не попались. Никому не сказала ни слова, только вечером сидела около мамы, тесно прижавшись, молча гладила ее по плечу.

 

Минигуль

   В школу Минигуль пошла уже в Бирском, детдоме, там и закончила 8 классов. Круг­лых сирот в детдоме бы­ло мало, нет-нет, да и отыскивались чьи-то роди­тели, родственники. Мини­гуль всегда втайне верила, что и она не одна на белом свете, есть и у нее близкая душа, только най­ти ее не может, не ведает, где она. И в третьем клас­се робко попросила вос­питательницу: «Серафима Петровка, напишите, пожа­луйста, узнайте, может, потеряла меня моя мама». Не могла не выполнить просьбы— мольбы девочки Серафима Петровна, напи­шите, пожалуйста, узнайте, может, потеряла меня моя мама». Не могла не выполнить просьбы — мольбы девочки Серафима Петровна, написала в Мало-Каркалинский сельсовет председателю. Какие уж она слова нашла, иль сердце ей их подсказало, только не ос­талось письмо без ответа — приехал за Минигуль дядя, увез ее на ка­никулы в родную деревню. С той поры ждала она приближения лета нетерпе­ливо, тревожно: приедут — не приедут…

   А тут и брат родной объявился. Он, оказывает­ся, до детского дома не добрался — сбежал по до­роге, скитался по родст­венникам, знакомым, в подпасках у дяди жил. Спал порой, то в сарае, то на ферме, и везде с одним единственным одеялом — всем, что осталось ему в наследство. Бог с ними, родными, отболит свое совесть, отольются им сиротские слезы. Все забыли и простили Минигуль с Равилем. Их теперь было двое. Старший брат постоянно навещал сес­тренку.

   Минигуль во многом повторила мать — чистоплотная, мастерица, шить и вязать в детском доме на­учили, младших воспи­танниц полностью сами одевали, да и себя тоже. Позже уже в замужестве, пригодилось это все — стала шить на дому, и дом блюдет, и неплохо зарабатывает.

   С будущим мужем Минигуль познакомилась в Туймазах, куда уехала учиться после 8-го класса. Он заканчивал нефтяной техникум. Чем привлекла его, интересного парня из «благополучной» семьи, эта неброская, сдержанная девушка, чтоб выделив ее из круга подруг, предло­жить стать его женой? По­нял, что это сильная лич­ность, цельная, внутренне собранная, и при всем этом добрая и нежная? О таких вещах не расска­зывают — это тайна двоих. Минигуль, хорошо знав­шая, что такое одиноче­ство, бережно охраняет свою семью от невзгод и недоразумений. И дети уже большие — Ринат в пя­тый перешел, Эльвира в первый этой осенью соби­рается, симпатичные, здо­ровые. Налаженная жизнь, успокоиться бы, да нет, мечется душа — и устала от поисков, сколько себя помнит Минигуль, все кого-то искала, а тут такое уз­нала -крохотную сестренку «забросили» в дом груд­ника, и никто о ее судьбе после того слыхом не слы­хивал. С рук долой — из сердца вон. Затосковала Минигуль, заболела даже, а тут еще муж: «Ну что ж, женушка, будем искать твою сестру вместе».

 

Знак судьбы

   Объявление в газете да­ли в субботний номер. Еле­на Васильевна в тот день баню топила. Маринка с внучатами гостила, живет-то она теперь в Новоси­бирске, как с мужем, по распределению после гео­логоразведочного техникума уехала, так видеться мать с дочерью стали реже. Хо­тя Марина при каждом удобном случае в Мелеуз наезжает, то отгулов набе­рет, то «без содержания» несколько дней. Вот и сей­час, после зимней рабочей «напряженки» на целый месяц отгулов насчитали. Ма­рина детишек, Максима с Леночкой — в охапку, и к маме. В прошлом декабре отец умер, грустно в доме, нельзя матери одной.

   Вечером в субботу пле­мянник Елены Васильевны Александр с женой Евдокией в баню пришли и пря­мо с порога: «Крестная, а это ж тебя разыскивают!». «Да кому я нужна, — от­махнулась Елена Васильев­на — видела я это объ­явление, там и инициалы-то не мои». «Эка неви­даль — инициалы, перепутали, позвоню-ка я понедельник в редакцию», — Дуся приняла решение, спорить с ней бесполезно. Тут вмешалась, напряжен­но молчавшая до того Марина. «Это не маму ищут — меня. Я пойду с тобой». Так мы познакомились с Мариной Казанцевой, ми­лой, обаятельной молодой женщиной, удивительно по­хожей на Елену Васильевну — те же внимательные, с легким прищуром глаза. Форма носа, улыбка и какая-то «негромкость» во всем — в голосе, жестах, словах. И потянулись бес­конечные две недели, до 10 августа, когда старшая сестра должна была вер­нуться домой, в Кандры.

   …Минигуль с семьей приехала от брата 9 августа, усталая, но успокоившаяся — все, хватит тревожить се­бя воспоминаниями и нереальными мачтами, век не найти ей Гульчиры. В гос­тях были родители мужа, собирала на стол, даже напевала что-то, думая о своем, опять на глаза на­вернулись эти измучившие ее слезы. Муж обнял сза­ди за плечи: «Ну что ж ты, женушка, почти дошли до цели, а ты…». Сбросила руки, ответила что-то резко и… вдруг зазвонил теле­фон. Минигуль машиналь­но сняла трубку: далекий, чуть слышный голос очень спокойно произнес: «Вы да­вали объявление в газету? Я ваша сестра». В комнате все замерли, догадавшись по лицу Минигуль, что произошло. А она, засмеялась неестественно, нервно, трубка дрожала в руках, родной голос терялся в эфире, опять что-то барах­лило на междугородней линии. Свекровь всхлипы­вала, привалившись к му­жу, дети возбужденно прыгали, а Минигуль все смеялась, не в силах остановиться, слова потерялись где-то в горле, едва вы­давила из себя — мужу: «Запиши адрес — Мелеуз, Партизанская, 15».

 

Встреча

   Говорят, если в день свадьбы идет дождь — это благое предзнаменование, жизнь будет долгой и сча­стливой. Может, это верно не только для молодоженов?

   Минигуль приехала утрен­ним поездом. Шел дождь теплый, какой-то неспеш­ный, лил, будто что-то рассказывал. Может, продолжение нашей истории? Марина выскочила из зда­ния вокзала, не дев Минигуль опомниться, поры­висто обняла ее, перехва­тила сумки, заговорила бы­стро, сбивчиво, путаясь, переходя с «ты» на «вы» и наоборот. Уже через час, казалось, что они встре­тились после недолгой раз­луки, так естественно, не принужденно шла беседа, так дружно галдели вмиг за столом подружившиеся дети. Минигуль снова рассказывала обо всем что помнит из детства, о смерти матери, только теперь уже спокойно, без надры­ва — сестра была рядом, до нее можно было дотронуться рукой, прижать к себе, вдохнуть запах волос.

   …А за печью, прижав ситцевую занавеску к глазам, беззвучно плакала Елена Васильевна, сама не зная — от счастья или от нахлынувших и на нее воспоминаний. Господи, — какие бессердечные люди — рас­кидали детей по разным детдомам и ей тогда, в 65-м, ничего не сказали, разве ж бы она не взяла и старшую сестру! Они с Иваном и собирались усыновить двоих, да судьба распорядилась иначе.

   При встрече Елена Ва­сильевна первое, что ска­зала Минигуль — теперь это и твой дом. Здесь тебя ждут, как родную дочь. Только, милые вы мои, больше никогда не теряй­те друг друга!

 

Т. Силина.