Салтыков, Ф. Разгром / Ф. Салтыков. — Текст : непосредственный.
// Путь Октября. — 1980 . — 26 апреля. — С. 3.
В дни февральского наступления между берегом и Арбатской стрелкой, не дотянув до аэродрома, прямо на воду сел наш израненный самолёт.
— Пункт засечки переносим на «Ястребок», — тут же решает командир взвода Гнюбкин.
Все готово. Вешки, катушки с проводом уже на плоту. Отправляемся трое: Гнюбкин шестом двигает плот, Саша Форманский ставит вешки, а я подвешиваю кабель. Надо торопиться. Часа через полтора выглянет луна — тогда конец всей затее.
Через некоторое время пристаем к борту самолета. Он почти весь над водой, только, видать, шасси погрузилось в ил, а распластанные крылья удерживают его на поверхности. Гнюбкин забирается в кабину, ища удобное место для закрепления теодолита и телефонного аппарата. Саша Форманский отплывает обратно. Гнюбкин, спрятавшись в глубине кабины летчика, вызывает левый пункт. Говорить приходится шепотом. Я, пристроившись на крыле рядом с фюзеляжем, вглядываюсь в темноту. Без четверти одиннадцать. Ровно через пятнадцать минут батарея заработает. Гнюбкин — за теодолитом, я — у телефонного аппарата. Все готово.
В это время слева впереди вспыхивают яркие блестки.
— Левый! Засекай по вспышкам, — передаю команду.
— Так, есть! — Гнюбкин включает фонарик и, прикрыв теодолит полой куртки, читает отсчет. Джапаридзе — командир нашей дальнобойной батареи, приплывший со вторым рейсом, забравшись на фюзеляж, сидит у самой кабины и цокает языком:
— Завтра капут фрицам.
В момент выстрелов батареи сквозь блеск видно, как возле пушек перебегают тени. Совсем близко, в полутора-двух километрах, не больше.
… Утро наступает медленно. Над Сивашем сперва опускается синеватая пелена. Затем на нее густым слоем ложится желтовато-серый туман. Между ровной и тихой гладью воды и туманом курится пар. Красиво и безмятежно, как в мирное время. Только слева, на берегу, взлетают ракеты, тускло озаряя землю, и слитной дробью отстукивают пулеметы и автоматы. Джапаридзе пристроился на сиденье летчика в кабине, а я, растянувшись, лежу по-прежнему на крыле. В ожидании полного рассвета оба бодрствуем.
Туман постепенно рассеивается.
Вот завиднелся залив. Он не широк, метров шестьсот-сёмьсот. У самой кромки левого берега стоит длинная и громоздкая посудина. На ней четко видны два еще не зачехленных орудия. Возле них снуют люди. Теперь-то уж все ясно: батарея стоит на пароме, с наступлением ночи ее вытягивают в залив лебедками. Она каждую ночь может менять свой боевой порядок, двигаясь то влево, то вправо. Вот почему и не могло быть у нее точных координат. Ну, фашисты, как ни хитрите, вам не обмануть нас. Сейчас получите свое.
— По фашистской батарее, — тихо, но внятно командует Джапаридзе.
— Буссоль шесть — двадцать четыре, уровень ноль-ноль три, прицел… фугасными. Первому — один снаряд. Огонь! — И он тут же подносит к глазам бинокль. Снаряд, мягко шелестя, пролетает чуть левее от нас, и через секунду возле парома с орудиями вздымается черный столб воды и грязи.
— Плюс, — передаю я Джапаридзе.
— Левее ноль-ноль два. Прицел… Батарея, огонь!
Не проходит и минуты, как на берегу залива вырастает лес разрывов, снаряды рвутся точно в том месте, где стоит паром, но его уже не видно.
— Четыре снаряда, беглый. Огонь!
Сквозь дым и гарь, сквозь фонтаны грязи и воды видно, как в заливе летят вверх щепки и доски, паром, задрав корму, переворачивается и плашмя ложится на воду, похоронив под собой орудия. Фашистские солдаты цепляются за обломки, многие находят тут же себе могилу.
— Так будет вам, фашисты, теперь до самой Победы.
Ф. Салтыков,
ветеран войны,
капитан в отставке.