Тютчев Федор Иванович

Литературная гостиная

О вещая душа моя!

О сердце, полное тревоги,

О как ты бьешься на пороге

Как бы двойного бытия!..

Ф. Тютчев.

1 ведущий:

   Я читаю Федора Тютчева. Не просто читаю прекрасные стихи, а стараюсь уло­вить что-то таинственное, едва осязаемое. Что же я ищу? Может, хочу понять силу души человече­ской? Человечество начинается с Человека. Чело­век — с Личности. Может, я поражена личностью Тютчева? Личность оригинальная, особенная, не похожая ни на какую другую. И чувства, и воля, и ум, и слово этой личности будят мысль и чувст­ва, влекут к познанию себя и мира. И хочу чувст­вом, разумом, волей понять всю глубину его личности.

 

2 ведущий:

   “Умный, умный, как день, Федор Иванович”, — писал о Тютчеве Тургенев. Умный, как день, Федор Иванович Тютчев лю­бил ночь, был певцом ночи.

 

(Звучит “Лунная соната” Бетховена.)

 

   День представлялся поэту обманом, покро­вом, накинутым над бездной. Но вот полог пада­ет, и перед нами предстает ночь, ночное небо с бесконечным количеством звезд, небо с его веч­ной тайной. Метафора ночи и дня проходит через творчество Тютчева.

 

(Медленно в зал входит девушка в длинном белом платье, в кружевной шали, с зажженной свечой в руках и читает стихи):

 

На мир таинственный духов,

Над этой бездной безымянной,

Покров наброшен златотканый

Высокой волею богов.

День — сей блистательный покров —

День, земнородных оживленье.

Души болящей исцеленье, Друг человеков и богов!

 

Но меркнет день — настала ночь;

Пришла — и с мира рокового

Ткань благодатную покрова,

Сорвав, отбрасывает прочь…

И бездна нам обнажена

С своими страхами и иглами,

И нет преград меж ей и нами —

Вот отчего нам ночь страшна!

 

(Девушка ставит свечу на стол ведущих, так же медленно, под музыку, идет через весь зал и выходит из него.)

 

1 ведущий:

   В середине 1822 года в рус­скую дипломатическую миссию в столице Бава­рии Мюнхене прибыл новый сотрудник — Федор Иванович Тютчев.

 

(Демонстрируется слайд “Ф. И. Тютчев в молодости”, работа Л. Рехберга)

 

   Глубокий и проницательный ум, остроумие и превосходное образование Тютчева сразу обрати­ли на себя внимание и в придворных кругах Мюнхена, и в мире литераторов, музыкантов и ученых столицы. (Ведущая продолжает разго­вор на фоне музыки романса “Я встретил вас”.) На одном из светских раутов он увидел девушку поразительной красоты и почувствовал себя околдованным, влюбленным.

 

Амалия Крюденер 

   Звали ее Амалия. Она была побочной дочерью прусского короля Фридриха Вильгельма III и двоюродной сестрой будущей императрицы Рос­сии Александры Федоровны, жены Николая I. Тогда, в первую встречу с Тютчевым, Амалии бы­ло всего… 14 лет.

   Позднее, став женой первого секретаря рус­ского посольства в Мюнхене барона А. С. Крюденера, Амалия будет блистать на придворных балах в Петербурге.

   Но вернемся к Тютчеву. Шли годы. Федор Иванович продолжал дипломатическую служ­бу. Иногда он писал Амалии Крюденер. И все­гда не скрывал своей радости, если встречал ее, случайно или намеренно.

   Но “Сладко жизни быстротечной над нами пролетала тень…” Прошло еще тридцать лет. Итак, чистый, размеренный, скучный Карлс­бад. Тяжело болен Федор Иванович Тютчев, в конце этого года ему исполнится 67 лет.

 

(Звучит вступление к романсу “Я встре­тил вас”.)

 

   И вдруг новая встреча с Амалией Крюденер. Ей за 60… Казалось бы, встретились два старых человека. Все в прошлом, все поросло травой забвения… Но… Как будто бы романтичный юноша встретил ту же девочку, которая когда- то — бесконечно, бесконечно давно — так по­трясла его воображение и сердце!

 

(В исполнении Георга Отса звучит романс “Я встретил вас”.)

 

2 ведущий:

   Я читаю Тютчева. Любовь к жизни, любовь к “настоящему” в каждой строке поэта. Время и Пространство, Жизнь и Смерть. Время кладет морщины на любимые черты. Пространство разделяет людей, отдавая их во власть времени.

   Поэт настолько любит жизнь, что ему хочет­ся магией своих строк остановить время, побе­дить разлучающее пространство.

 

Актер читает письмо Тютчева:

   “На днях мы обедали у графини Воронцовой. Сегодня ве­чером я иду к госпоже Смирновой, у которой бу­дет великий князь Михаил Павлович. Что касается великой княгини Марии Николаев­ны… я надеюсь увидеть ее на этих днях…”

 

2 ведущий:

   Он и впрямь был не только желанным гостем в самых именитых столич­ных салонах, но и до конца дней своих дышал воздухом придворных апартаментов. В письмах толпятся баронессы, графы, князья, великие княгини, мелькают имена императоров и их жен, царствующих и вдовствующих. Вот он пьет на обеде у императрицы кислое шампан­ское и тем не менее одаривает всех восхититель­ными словесными перлами, блеском своего ума. Вот ему неловко: он не знает, куда деть шляпу, это он-де, аристократ, проживающий два деся­тилетия в Европе! — и засовывает ее под стул. “Тютчев — лев сезона”, — отозвался о нем П. Вяземский, очевидец его первых успехов в петербургском свете. Таким бессменным “львом сезона”, увлекательным собеседником, тонким острословом и любимцем салонов Тютчев остал­ся до конца своих дней.

 

1 ведущий:

   “Низенький, худенький ста­ричок, с длинными, отставшими от висков, по­седелыми волосами, которые никогда не приглаживались, одетый небрежно… вот он входит в ярко освещенную залу, музыка гре­мит, бал кружится в полном разгаре… Стари­чок пробирается нетвердой поступью близ стены, держа шляпу, которая сейчас, кажется, упадет из его рук. Из угла прищуренными гла­зами окидывает все собрание… Он ни на чем и ни на ком не остановился, как будто бы не на­шел, на что бы нужно обратить внимание… К нему подходит кто-то и заводит разговор… Он отвечает отрывисто, сквозь зубы… смотрит рас­сеянно по сторонам… Кажется, ему уж стало скучно: не думает ли он уйти назад… Подошед­ший сообщает новость, только что полученную; слово за слово, его что-то задело за живое, он оживляется, и потекла потоком речь, увлека­тельная, блистательная, настоящая импровиза­ция… Вот он роняет, сам не замечая того, несколько выражений, запечатленных особен­ной силой ума, несколько острых, едких, но благоприличных, которые тут же подслушива­ются соседями, передаются шепотом по всем гостиным, а завтра охотники спешат поднести их знакомым, как дорогой гостинец: Тютчев вот что сказал вчера на балу у княгини Н.”

 

2 ведущий:

   Портрет этот набросал его современник — Михаил Петрович Погодин.

   В глазах степенного высшего света Тютчев нередко кажется воплощенным парадоксом. И мало кто в аристократических салонах задумы­вается всерьез, что парадокс — вся окружаю­щая жизнь. Надо не терять достоинства и говорить комплименты, даже посвящать стихи императрице. И не только из лести. Просто хо­чется подметить в ней что-то приятное, свойст­венное женщине. Потом он целыми днями терзается, уходит со званых ужинов и по проду­ваемым насквозь ветром петербургским ули­цам, накинув клетчатую крылатку, бродит один.

   А назавтра, кляня себя, он снова в аристо­кратических салонах. Зачем, почему?

 

Актер:

“Жизнь, которую я здесь веду, — признавался он, — очень утомительна своею беспорядочностью. Ее единственная цель — это избежать во что бы то ни стало в течение восем­надцати часов из двадцати четырех всякой серь­езной встречи с самим собою…”

 

1 ведущий:

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь.

Взрывая, возмутишь ключи, —

Питайся ими — и молчи.

Лишь жить в себе самом умей —

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум;

Их оглушит наружный шум,

Дневные разгонят лучи, —

Внимай их пенью — и молчи!..

 

2 ведущий:

О вещая душа моя!

О сердце, полное тревоги!

О, как ты бьешься на пороге

Как бы двойного бытия!..

На пороге двойного бытия…

 

   Между днем и ночью, между суетою дня и тайной вечности. Он говорит о своей душе: “Жилище двух миров”.

 

1 ведущий:

Чем мне близок Тютчев? Наверное, тем, что он истинный певец природы. Для него природа — живое, одухотворенное су­щество.

Но то, что мните вы,

Природа:

Не слепок, не бездушный лик —

В ней есть душа, в ней есть свобода.

В ней есть любовь, в ней есть язык…

 

   Но природа в его стихах живет не сама по се­бе. Ее образы нужны Тютчеву для раскрытия дум о человеке, его внутреннего мира, сложно­го, как мироздание…

   И в этот мир, где трепещут березовые листья с новорожденною их тенью, где слышен гомон вешних вод, где чудная жизнь природы ощуща­ется даже под покровом “Чародейки Зимы”, приглашает нас поэт. Так примем же это при­глашение.

 

(Коллаж “Времена года». Слайды картин русских художников на сюжеты времен года иллюстрируют стихи Тютчева о природе, сти­хи могут читать поочередно ведущие и чте­цы.)

 

1 ведущий:

Чародейкою Зимою

Околдован, лес стоит —

И под снежной бахромою,

Неподвижною, немою,           

Чудной жизнью он блестит.

И стоит он, околдован, —

Не мертвец и не живой —

Сном волшебным очарован,

Весь опутан, весь окован

Легкой цепью пуховой…

Солнце зимнее ли мечет

На него свой луч косой —

В нем ничто не затрепещет,

Он весь вспыхнет и заблещет

Ослепительной красой.

 

(Звучат “Времена года” (март) Чайковского.)

 

Еще земли печален вид,

А воздух уж весною дышит,

И мертвый в поле стебль колышет,

И елей ветви шевелит.

Еще природа не проснулась,

Но сквозь редеющего сна

Весну прослышала она,

И ей невольно улыбнулась…

 

***

Зима недаром злится,

Прошла ее пора —

Весна в окно стучится

И гонит со двора.

И все засуетилось,

Все нудит Зиму вон —

И жаворонки в небе

Уж подняли трезвон.

Зима еще хлопочет

И на Весну ворчит.

Та ей в глаза хохочет.

И пуще лишь шумит…

Взбесилась ведьма злая

И, снегу захвати,

Пустила, убегая,

В прекрасное дитя…

Весне и горя мало;

Умылася в снегу

И лишь румяней стала

Наперекор врагу.

 

***

Еще в полях белеет снег,

А воды уж весной шумят —

Бегут и будят сонный брег,

Бегут и блещут и гласят…

Они гласят во все концы:

“Весна идет, весна идет!

Мы молодой весны гонцы,

Она нас выслала вперед!”

 

(Звучит “Баркарола” П.И. Чайковского.)

 

Весна идет, весна идет!

И тихих, теплых, майских дней

Румяный, светлый хоровод

Толпится весело за ней.

 

***

 

Смотри, как роща зеленеет,

Палящим солнцем облита,

А в ней какою негой веет

От каждой ветки и листа!

Войдем и сядем над корнями

Дерев, поимых родником, —

Там, где, обвеянный их мглами,

Он шепчет в сумраке немом.

Над нами бредят их вершины,

В полдневный зной погружены,

И лишь порою крик орлиный

До нас доходит с вышины…

Как весел грохот летних бурь,

Когда, взметая прах летучий,

Гроза, нахлынувшая тучей,

Смутит небесную лазурь

И опрометчиво-безумно

Вдруг на дубраву набежит.

И вся дубрава задрожит

Широколиственно и шумно!..

 

***

 

В небе тают облака,

И, лучистая на зное,

В искрах катится река,

Словно зеркало стальное…

Час от часу жар сильней,

Тень ушла к немым дубровам,

И с белеющих полей

Веет запахом медовым.

Чудный день! Пройдут века —

Так же будут, в вечном строе,

Течь и искриться река

И поля дышать на зное.

 

***

 

Есть в осени первоначальной

Короткая, но дивная пора —

Весь день стоит как бы хрустальный,

И лучезарны вечера…

Где бодрый серп гулял и падал колос,

Теперь уж пусто все — простор везде, —

Лишь паутины тонкой волос

Блестит на праздной борозде.

Пустеет воздух, птиц не слышно боле,

Но далеко еще до первых зимних бурь —

И льется чистая и теплая лазурь

На отдыхающее поле…

 

***

 

Обвеян вещею дремотой,

Полураздетый лес грустит…

Из летних листьев разве сотый,

Блестя осенней позолотой,

Еще на ветви шелестит.

Гляжу с участьем умиленным,

Когда, пробившись из-за туч,

Вдруг по деревьям испещренным,

С их ветхим листьем изнуренным,

Молниевидный брызнет луч.

Как увядающее мило!

Какая прелесть в нем для нас,

Когда, что так цвело и жило,

Теперь, так немощно и хило,

В последний улыбнется раз!..

 

***

 

Есть в светлости осенних вечеров

Умильная, таинственная прелесть:

Зловещий блеск и пестрота дерев,

Багряных листьев томный, легкий шелест,

Туманная и тихая лазурь

Над грустно-сиротеющей землею,

И, как предчувствие сходящих бурь,

Порывистый, холодный ветр порою,

Ущерб, изнеможенье — и на всем

Та кроткая улыбка увяданья,

Что в существе разумном мы зовем

Божественной стыдливостью страданья.

 

2 ведущий:

   Есть в астрономии понятие о сверхплотных звездах, сравнительно неболь­ших по размеру. Тютчев — такая звезда: напи­сал немного — тоненькую книжку стихов, но прав был Фет, сказав: “Муза, правду соблюдая, глядит, и на весах у ней вот эта книжка неболь­шая, томов премногих тяжелей”.

   Если кто-нибудь, в кругу знакомых, вспоми­нал о его стихах или — того хуже! — просил что-нибудь прочесть, Тютчев конфузился, весь как-то сжимался, расстраивался. “Бумагомара­нье!” — пренебрежительно говорил он о своих стихах в таких случаях. И лишь себе призна­вался: “Стихи, как кровоточащее сердце, кото­рое нельзя выставить напоказ”.

 

1 ведущий:

   Да, тютчевское отношение к собственному творчеству в истории литературы парадоксально, по-своему уникально. Не сущест­вовало второго такого поэта, который бы столь уничижительно отзывался о своих стихах.

   Что же тому причиной? Неужели умнейший и тонко чувствовавший поэт не в состоянии был понять, что вышедшее из-под его пера — пусть, скажем, немногое — достойно читающей пуб­лики? Для светского острослова Тютчева поэзия оставалась его потаенным пристрастием, своего рода духовной потребностью, которую он тща­тельно укрывал под инициалами, никогда не подписываясь под стихами полным именем.

   Другое дело политика. Она культивирова­лась в салонных беседах, но для камергера Тют­чева оставалась личной, а не застольной страстью. Он никогда не помышлял о влиянии на отечественную словесность. А на движение истории не только жаждал воздействовать, но и пытался это делать, адресуясь не только к вель­можам — к самому императору, без всякого ук­рытия под инициалами.

 

2 ведущий:

   А любил ли Тютчев свою Ро­дину? Злые языки говорили, что ему хорошо любить Россию из цивилизованного Мюнхена, в котором поэт по долгу службы прожил едва ли не два десятилетия. Но ирония была безоснова­тельной. Обратимся к стихам:

 

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать —

В Россию можно только верить.

 

   В этих строчках — глубокое чувство Роди­ны. Наверное, это самые русские стихи, кото­рые когда-либо были написаны русским поэтом.

 

2 ведущий:

Увезенный за границу маль­чиком, почти превратившийся в иностранца, он остался русским человеком, страдал и радовал­ся, тосковал и любил по-русски.

 

(Звучит романс “Я встретил вас”.)

 

   Пребывание “на пороге как бы двойного бы­тия” распространялось у Тютчева и на область его интимнейших переживаний. По свидетель­ству сына, “он мог искренно и глубоко любить… и не только одну женщину после другой, но одновременно”. При этом Тютчеву была присуща необыкновенная “память сердца”, до смертного часа оставался он верен своим былым любов­ным переживаниям. Былым ли?

 

(Музыка стихает.)

 

   Женившись в первый раз двадцати трех лет от роду по страстной любви и на молодой вдове Элеоноре Петерсон, Федор Иванович прожил с ней 12 лет… По воспоминаниям знавших его в то время, Тютчев был так огорчен смертью же­ны, что, проведя ночь подле ее гроба, поседел от горя. Но менее чем через год мы его видим уже вторично женатым.

   Памятью сердца продиктовано страстное стихотворение, написанное Элеоноре через 10 лет после смерти, некогда по его же вине поку­шавшейся на самоубийство, — моление, обра­щенное к ее тени:

 

Еще томлюсь тоской желаний,

Еще стремлюсь к тебе душой —

И в сумраке воспоминаний

Еще ловлю я образ твой…

Твой милый образ, незабвенный.

Он предо мной везде, всегда,

Недостижимый, неизменный,

Как ночью на небе звезда…

 

   Минет всего лишь три года, и сердце поэта будет пылать уже новой, на этот раз роковой, “незаконной” любовью к молоденькой Елене Денисьевой. И он снова обратится со стихотвор­ным молением, но уже не к давней тени, а к жи­вой жене — Эрнестине, урожденной баронессе Пфеффель, одной из первых красавиц того вре­мени.

 

(На слайде Эрнестина Тютчева (худож­ник Дюрк ).)

 

Не знаю я, коснется ль благодать

Моей души болезненно-греховной,

Удастся ль ей воскреснуть и восстать,

Пройдет ли обморок духовный?

Но если бы душа могла

Здесь, на земле, найти успокоенье,

Мне благодатью ты б была —

Ты, ты, мое земное провиденье!..

 

   Эти стихи с пометкой “Для вас” Эрнестина Федоровна прочтет только спустя почти чет­верть века после их написания и через два года после смерти мужа.

 

1 ведущий:

   Легче всего заняться ханже­ским обличением Тютчева. Спустя год после начала романа с Денисьевой он пишет:

 

Пред любовью твоею

Мне больно вспомнить о себе —

Стою, молчу, благоговею

И поклоняюся тебе…

 

  Можно ли, внимая этим стихам, думать о донжуанских наклонностях поэта?

 

(Звучит “Сентиментальный вальс” П. И. Чайковского.)

 

   Из воспоминаний сына поэта Федора Федо­ровича Тютчева: “…Федор Иванович в сердце своем воздвиг великолепный, поэтический храм, устроил жертвенник и на нем возжег фи­миам своему божеству — женщине. Федор Ива­нович, всю жизнь свою до последних дней увлекавшийся женщинами, имевший среди них почти сказочный успех, никогда не был тем, что мы называем развратником. Дон-Жуа­ном, Ловеласом… Ничего подобного. В свои от­ношения к женщинам он вносил такую массу поэзии, такую тонкую деликатность чувств, та­кую мягкость, что походил больше на жреца, преклонявшегося перед своим кумиром, чем на счастливого обладателя. Лучшие его стихотво­рения посвящены женщинам, но ни в одном из них вы не отыщете и тени чего-либо не только циничного, сладострастного, но даже игривого, легкого, необдуманного”.

 

Как неразгаданная тайна,

Живая прелесть дышит в ней —

Мы смотрим с трепетом тревожным

На тихий свет ее очей.

Земное ль в ней очарованье,

Иль неземная благодать?

Душа хотела б ей молится,

А сердце рвется обожать…

 

2 ведущий:

   “Блаженно-роковым” счи­тал для себя Тютчев день 15 июня 1850 года, ко­гда его связь с Еленой Денисьевой стала необратимой и наложила на всю их дальней­шую жизнь трагический отпечаток.

 

(На слайде Е. Денисьева (акварель Ивано­ва ). Звучит романс “Все отнял у меня”.)

 

    Что он дал ей, Елене Александровне Денись­евой, своей незабвенной Леле, скончавшейся от скоротечной чахотки в Петербурге? Счастье? Но какое это счастье, если незаконная связь чело­века в летах с юной женщиной с первых дней шокировала всех, кто их знал. От Денисьевой отказался отец, отвернулись знакомые. На Фе­доре Ивановиче, если иметь в виду его служеб­ное положение или популярность в свете, связь эта, пожалуй, никак не отразилась.

   Но сама Елена, воспитанница Смольного, и ее тетя Александра Дмитриевна — классная да­ма, которую Леля называла мамой, вынуждены были покинуть институт. Да, так началась лю­бовь: со страданий и жертвы.

   Кто же была эта женщина, ради любви пре­небрегавшая всем — и настоящим, и будущим?

   Для Тютчева — самая бесценная и дорогая. А для других? Те, кто встречался с Денисьевой, свидетельствовали, что природа одарила ее при­ятной внешностью, острым умом и редкой впе­чатлительностью. Она отличалась любознательностью, приветливостью и природ­ной веселостью. Но день ее встречи с Тютчевым, как бы ни был он упоительно-светел, в конеч­ном счете оказался для нее роковым:

О, как убийственно мы любим,

Как в буйной слепоте страстей

Мы то всего вернее губим,

Что сердцу нашему милей!

Давно ль, гордясь своей победой,

Ты говорил: она моя…

Год не прошел — спроси и сведай,

Что уцелело от нея?

 

Куда ланит девались розы,

Улыбка уст и блеск очей?

Все опалили, выжгли слезы

Горючей влагою своей.

 

Ты помнишь ли, при вашей встрече,

При первой встрече роковой,

Ее волшебный взор и речи,

И смех младенчески-живой?

 

И что ж теперь? И где все это?

И долговечен ли был сон?

Увы, как северное лето,

Был мимолетным гостем он!

 

Судьбы ужасным приговором

Твоя любовь для ней была,

И незаслуженным позором

На жизнь ее она легла!

 

Жизнь отреченья, жизнь страданья!

В ее душевной глубине

Ей оставались вспоминанья…

Но изменили и оне.

 

И на земле ей дико стало,

Очарование ушло…

Толпа, нахлынув, в грязь втоптала

То, что в душе ее цвело.

 

И что ж от долгого мученья,

Как пепл, сберечь ей удалось?

Боль, злую боль ожесточенья,

Боль без отрады и без слез!

 

О, как убийственно мы любим!

Как в буйной слепоте страстей

Мы то всего вернее губим,

Что сердцу нашему милей!..

 

   Если бы, кроме этих стихов, не существовало иных свидетельств любви Тютчева, то и тогда бы ясно была видна трагедия двух сердец.

 

2 ведущий:

Стихи “Денисьевского цик­ла” отразили житейский ход романа, его драма­тическую историю. Страстно любимая Тютчевым женщина стала презираемой “любов­ницей”, матерью “незаконного” ребенка. Лю­бовь оказалась оскверненной сомнениями, запорошенной сором молвы…

 

Весь день она лежала в забытьи,

И всю ее уж тени покрывали.

Лил теплый летний дождь — его струи

По листьям весело звучали.

И медленно опомнилась она,

И начала прислушиваться к шуму,

И долго слушала — увлечена,

Погружена в сознательную думу…

И вот, как бы беседуя с собой,

Сознательно она проговорила

(Я был при ней, убитый, но живой):

“О, как все это я любила!”

Любила ты, и так, как ты, любить —

Нет, никому еще не удавалось!

О господи!., и это пережить…

И сердце на клочки не разорвалось…

 

1 ведущий:

   Тютчев не разочаровывался, никого не отвергал, он всем оставался верен, он всего лишь истово утолял свою непрестанную жажду любви к женщине. И обогащался, и изранивался любовью. После смерти Денисьевой, безутешный, немощный старик, он, к стыду, де­тей и к собственному отчаянию, вновь влюбил­ся. Ибо одна лишь смерть могла угасить в нем жажду всей полноты жизни.

(Звучит романс “Последняя любовь”. На фо­не музыки показываются слайды: Амалия, Эле­онора, Эрнестина, Елена.)

 

2 ведущий:

   Чем старше становился по­эт, тем больше интеллект его напрягался в поис­ках себе подобных, и чаще всего не находил их. Мучила бессонница, в возбужденном мозгу одна за другой всплывали фантастические картины Вселенной. Изображения ночи получались чет­че, явственнее дневных.

 

(Звучит “Лунная соната” Л. Бетховена. Выходит девушка, берет свечу со стола и чи­тает стихотворение “Бессонница”.)

 

Часов однообразный бой,

Томительная ночи повесть!

Язык для всех равно чужой

И внятный каждому, как совесть!

Кто без тоски внимал из нас,

Среди всемирного молчанья,

Глухие времени стенанья,

Пророчески-прощальный глас?

Нам мнится: мир осиротелый

Неотразимый Рок настиг —

И мы, в борьбе, природой целой

Покинуты на нас самих;

И наша жизнь стоит пред нами,

Как призрак на краю земли,

И с нашим веком и друзьями

Бледнеет в сумрачной дали…

И новое, младое племя

Меж тем на солнце расцвело,

А нас, друзья, и наше время

Давно забвеньем занесло!

Лишь изредка, обряд печальный

Свершая в полуночный час,

Металла голос погребальный

Порой оплакивает нас!

 

(Девушка уходит со свечой.)

 

1 ведущий:

   Я читаю Тютчева. Чем дорог он мне? Может быть, тем, что дарит мне ощуще­ние беспредельности мира, его величия, тайны! Сам умевший трепетать перед бескрайним звездным небом, он заставляет трепетать и чи­тателя; он, проникающий вглубь человека, от­крывает нам самих себя.

   В тайну души человеческой погружает нас его необычная в своей мощи поэзия.

Графине Е.П. Ростопчиной (в ответ на ее письмо):

 

Как под сугробом снежным лени,

Как околдованный зимой,

Каким-то сном усопшей тени        «.

Я спал, зарытый, но живой!

И вот, я чую, надо мною,

Не наяву и не во сне,

Как бы повеяло весною,

Как бы запело о весне…

 

(Звучит музыка романса “Я встретил вас”. Далее на фоне музыки.)

 

Знакомый голос… голос чудный…

То лирный звук, то женский вздох…

Но я, ленивец беспробудный,

Я вдруг откликнуться не мог…

Но этот сон полумогильный

Как надо мной ни тяготел,

Он сам же, чародей всесильный,

Ко мне на помощь подоспел.

Привязни давней выраженья

Их для меня он уловил —

И в музыкальные виденья

Знакомый голос воплотил…

 

(На. слайде Тютчев в молодости.)

 

2 ведущий:

   Только о былом говорит по­эзия, если она действительно поэзия. Помните, однажды Тургенев сказал Фету: “О Тютчеве не спорят, кто его не чувствовал, тем самым доказы­вает, что не чувствует поэзии”. Что ж, не буду спорить и я, лучше открою “книжку, томов пре­многих тяжелей” и вновь, потрясенная драмой бытия, услышу голос настоящего и будущего.

Я читаю Тютчева…

 

И. Эмих,

Е. Кайгородова.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *